Дорога - Кормак МакКарти

Пошел назад и забрал из кладовки две стеклянные банки и старый синий эмалированный ковшик. Вернулся к баку. Тщательно вытер ковшик, зачерпнул им воды и ополоснул банки. Наклонился, и опустил банку в воду, и затем вытащил — с донышка капает вода, какая прозрачная! Поднял банку к свету: одна-единственная песчинка плавно опускается на дно. Обтер край, отпил. Пил медленно, пока не опорожнил почти всю банку. Живот раздулся. Мог бы еще столько же выпить. Перелил остатки воды в другую банку и еще раз ее ополоснул, обе наполнил доверху, опустил крышку люка, и поднялся, и с набитыми яблоками карманами и банками с водой зашагал через поле в сторону сосен.

Он отсутствовал дольше, чем рассчитывал, а потому на обратном пути торопился как мог. При каждом шаге вода бултыхалась и булькала в животе. Остановился перевести дух, тронулся дальше. Добрался до рощи: мальчик так и лежал, не меняя позы, спал. Отец поставил банки на землю, и взял револьвер, и сунул его за пояс, а потом просто сидел, смотрел на спящего сына.

Всю вторую половину дня провели, сидя в ворохе одеял: ели яблоки и запивали их водой. Вытащил пакетик с сухим соком и высыпал его в банку, размешал и дал мальчику. "Какой ты, пап, молодец!" Ребенок нес вахту, пока отец спал, а вечером они обулись, пошли к хлеву и собрали оставшиеся яблоки. Наполнили свежей водой три банки, на полке в кладовке нашлись подходящие герметичные крышки. Потом он завернул банки в одно из одеял и упаковал в рюкзак. Сложил яблоки. Сверху прикрутил остальные вещи. Рюкзак на плечо, и вперед. Стояли в дверях, наблюдая, как меркнет свет на западе. Затем пошли вниз, к дороге.

Мальчик цеплялся за полу отцовской куртки. Держались поближе к краю дороги, стараясь нащупывать в темноте дорожное покрытие. Вдалеке раздавались раскаты грома, некоторое время спустя засверкали молнии. Достал из рюкзака кусок полиэтилена, но от того мало что осталось, а дождь уже зарядил. Спотыкаясь, шли бок о бок. Спрятаться от дождя негде. У каждого был капюшон на куртке, но какое там, сами куртки промокли почти насквозь и от влаги стали тяжеленными. Остановился и попытался получше растянуть полиэтилен. Мальчик дрожал как осиновый лист.

— Замерз? Да?

— Да.

— Если остановимся — совсем окоченеем.

— Я уже окоченел.

— Что будем делать?

— Мы можем здесь заночевать?

— Да, пожалуй. Давай остановимся здесь.

На его памяти из череды длинных ночей эта, пожалуй, самая длинная. Они расположились на мокрой земле в стороне от дороги: разложили одеяла и накрылись сверху куском полиэтилена, но которому барабанил дождь. Он обнял мальчика, немного погодя тот согрелся и уснул. Грозовые тучи, тяжело перекатываясь, уходили на север, пока не исчезли из виду, но дождь все не сдавался. Отец спал неспокойно, то и дело просыпался. В одно из его пробуждений дождь стал затихать и наконец полностью прекратился. Гадал, который час, вряд ли уже полночь. Раскашлялся, да так сильно, что разбудил мальчика. До рассвета еще далеко. То и дело приподнимался, чтобы посмотреть на восток. Наконец-то утро!

Чтобы отжать куртки, обернул их вокруг ствола невысокого деревца и туго закрутил: сначала одну, потом другую. Заставил мальчика раздеться догола, укутал его в одеяло и, пока тот трясся от холода, постарался как можно тщательнее выжать воду из его одежды. То же самое проделал со своей. Клочок земли, на котором они спали, был сухой. Там и уселись, завернувшись в одеяла, и позавтракали яблоками и водой. Вскоре опять зашагали по дороге: согнувшись, с надвинутыми на лица капюшонами, дрожа от холода в своем тряпье — вылитые нищенствующие монахи в поисках подаяния.

К вечеру просохли. Попробовал определить их местонахождение на карте, но совсем запутался. На закате стоял на взгорке и пытался сориентироваться на местности. Спустились с холма, и пошли по узкой проселочной дороге, и вышли к мосту над сухим ручьем, и сползли по откосу, и залезли под мост. Мальчик спросил:

— Разведем костер?

— У нас нет зажигалки.

Мальчик отвернулся.

— Прости. Я ее выронил. Не хотел тебе говорить.

— Ничего.

— Я найду кремень. Уже начал искать. К тому же у нас сохранилась бутылочка бензина.

— Хорошо, хорошо.

— Ты очень замерз?

— Нет, не очень.

Мальчик лежал, положив голову ему на колени. Через некоторое время:

— Они хотят тех людей убить, правда?

— Да.

— Почему они так делают?

— Не знаю.

— Собираются их съесть?

— Не знаю.

— Они ведь их съедят, я прав?

— Да.

— Мы не могли им помочь, потому что и нас бы тоже съели. Так?

— Да.

— Поэтому-то мы им не помогли.

— Правильно.

— Ну хорошо.

Проходили через городишки, в которых рекламные щиты надрывались, предупреждая об опасности. Щиты замазаны тонким слоем краски, чтобы можно было заново на них писать. Сквозь краску проступает текст старой рекламы исчезнувших без следа вещей. Сидели на обочине и приканчивали последние яблоки.

— Что с тобой?

— Ничего.

— Мы обязательно найдем что поесть. Всегда находили и теперь найдем.

Мальчик ничего не сказал. Отец внимательно на него смотрел.

— Тебя ведь не это беспокоит?

— Да ладно…

— Скажи мне.

Мальчик отвернулся, смотрел на дорогу.

— Я хочу, чтобы ты мне сказал. Не бойся.

Сын отрицательно помотал головой.

— Посмотри на меня.

Мальчик повернулся. Видно, что плакал.

— Скажи мне, пожалуйста.

— Мы ведь никого не съедим, правда?

— Нет, конечно нет.

— Даже если будем умирать с голоду?

— Мы и сейчас голодаем.

— А ты говорил, что нет.

— Я говорил, что мы еще не умираем. А что не голодаем, я не говорил.

— Все равно, мы никого не будем есть.

— Не будем.

— Ни за что.

— Ни за что.

— Потому что мы хорошие.

— Да.

— И еще мы несем огонь.

— Именно так.

— Ну хорошо.

В канаве нашел куски кремня, а может, сланца, но оказалось, что проще высечь искры, проводя плоскогубцами сверху вниз по валуну, только надо заранее сложить в кучу пропитанные бензином щепки прямо под валуном. Пролетели два дня. Еще три. По-настоящему голодали. Разграбленная, истерзанная местность. Все растащено. Все, до последней крошки. Студеными ночами темно как в гробу; предрассветная тишина звенит в ушах, хоть вешайся. Как утро перед битвой. У мальчика кожа на лице давно приобрела восковой оттенок и просвечивает. Огромные задумчивые глаза делают его похожим на инопланетянина.

Понимал, что смерть не за горами. Пора искать место для укрытия, где бы их никто не нашел. Бывали моменты, когда он, сидя рядом со спящим сыном, начинал безудержно рыдать. Смерть его не пугала. Не знал, отчего плакал. Может, от мыслей о красоте. Или о доброте. Про которые давно забыл и думать. Остановились в мрачном лесу, и процедили воду из лужи, и пили. Во сне привиделось, что мальчик лежит на специальной доске, на которую в прежние времена зимой клали умерших. Проснулся в холодном поту. В свете дня он легко мог справиться с этими страхами, но вот по ночам… Больше не засыпал, опасаясь, что этот ужасный сон повторится.

Прочесывали пепелища домов. А ведь раньше их избегали. В подвале среди мусора и ржавых отопительных труб покачивается в черной воде труп. Наполовину сгоревшая гостиная. Разбухшие от воды доски отошли от стен и выгибаются горбом. Пропитанные водой книги на полке. Вытащил одну, полистал, поставил обратно. Сырость. Гниль. В ящике нашел свечку. Не зажечь — нечем. Но положил свечку в карман. Вышел из развалин в сером полумраке, остановился, вдруг ясно осознал суть этого мира: неумолимое холодное движение планеты; Земля погибла, не оставив наследников; безжалостная темнота; слепые псы солнца в вечном движении; гнетущая черная пустота вселенной. И где-то там они — два загнанных зверя, дрожащих, как лисы в укрытии. Жизнь взаймы: время — в долг, мир — тоже, даже глаза, чтобы ужасаться и лить слезы, и те — в долг.

На окраине небольшого городка уселись в кабине грузовика, отдыхали, смотрели сквозь промытое недавними дождями стекло. Сами серые от пепла. Измученные. На обочине торчал еще один щит с предупреждением о смертельной опасности. Выцветшие от времени буквы. Он чуть не рассмеялся.

— Прочел?

— Да.

— Не бери в голову. Никого здесь нет.

— Умерли?

— Скорее всего.

— Жаль, что с нами нет того маленького мальчика.

— Пошли дальше.

Захватывающие сны. Так не хочется просыпаться! Снятся вещи, навсегда исчезнувшие с лица земли. Замерз, пришлось встать и заняться костром. В памяти сохранилась картинка, как она ранним утром идет по траве к дому в тончайшем розовом платье, обтягивающем грудь. Решил, что каждое такое воспоминание наносит вред оригиналу. Как раньше на вечеринках играли в "испорченный телефон": скажи слово и передай дальше. Но не слишком увлекайся. Учти: каждый раз, осознанно или нет, ты изменяешь то, что вспоминаешь.