Замки - Ирина Леонидовна Фингерова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я чувствую себя долбаной извращенкой.
Нельзя представлять себе секс с человеком, которого видишь каждый день.
Который испытывает презрение ко всему плотскому и грязному.
К моему лучшему другу.
Самое странное, что я представляю не тела, а тексты. Нашу переписку. Его вовремя поставленные тире. Точки. Особенно точки. Резкие, как удар хлыста. Я ненавижу себя за это.
Точки.
И вообще-то я могла бы купить себе другие трусы.
Но я с трудом покупаю в магазине хлеб. Мне невыносима мысль, что все знают, что я буду есть. Я чувствую себя такой жирной, когда покупаю хлеб. А мама не дает крошкам упасть со стола, потому что хлеб – это святое. Как можно вырасти нормальным человеком, если мама ничего не выкидывает?
Мое тело чужое, оно смеется надо мной, предает. Или я сама себя предаю? Я – это моё тело? Кто из нас главный? Если верить усатой биологичке из нашей школы, все наши сложные чувства и мысли – продукт деятельности мозга. Куска мяса, весом в кило двести. Если приготовить в грибном соусе, как бараньи, на вкус и не отличишь. Мозг управляет телом, тело управляет мозгом, а мое представление о себе – эволюционный сбой. Вот так. Мой внутренний мир – это переваренная пища, а не прочитанные книги. Так считает биологичка. А учительница истории, например, поет в церковном хоре и верит, что душа находит тело ещё до рождения. У неё уже десять лет, как диагностирован рак груди, но она лечится молитвами. Чувствует себя хорошо. Регулярно выгоняет девочек с урока. Смыть с лица косметику и грязные мыслишки. Директриса в нашей школе – бывшая учительница литературы, она сидит на жесткой диете и каждый раз, когда собирает нас в актовом зале, повторяет: «В человеке все должно быть прекрасно», а еще: «Красота внутри». В такие моменты я смотрю на девочку с нашей параллели, у неё волчья пасть, ей уже кучу операций сделали, но все равно видно. Её красота точно внутри. Не знаю, примеряет ли она к себе слова директрисы. Мы не общаемся, хотя она мне нравится. Я не думаю, что она отождествляет себя со своей губой. Но другие воспринимают её именно так. Девочка с дефектом. Некоторые смеются, некоторые жалеют, но все мы плетем тонкую сеть своих суждений и незаметно опутываем её. Словно шелкопряды. А потом она однажды просыпается, идёт в школу и понимает, что завернута в шелковую вуаль. Все видят её только в этой вуали, и она себя тоже…
Лилит как-то сказала мне:
– Ты не воспринимаешь себя всерьёз.
Не знаю, что она имела в виду, но мне и вправду кажется, что это – не моя жизнь. Так, репетиция. Вот уеду из дома и начну настоящую игру. Или игра – это неподходящее слово? Но как не свихнуться, если постоянно осознавать: вот она я, не знаю, сколько лет мне отмеряно, но все равно будет недостаточно, каждый день может быть последним, то, как я проживу жизнь, зависит только от меня? В инстаграме полно популярных аккаунтов про путешествия. Увольняйся из офиса и отправляйся в Индию медитировать. Там ты почувствуешь вкус настоящей жизни. Не бывает одинаковых рассветов. Становись лучше, чем был вчера. Почему-то меня тошнит от этих счастливых рож. Я чувствую какую-то подставу, но не могу понять, в чем дело. Морган все время говорит, что для того, чтоб «жить», а не «существовать», нужна смелость. Но где взять эту смелость? Легко быть смелым, если тебе не страшно…
– Необязательно быть такой закомплексованной, знаешь, – я, наконец, подхожу к Моргану, он ухмыляется и протягивает мне письмо. – Я знаю от кого, – говорит он, – и не одобряю.
Мы сидим до закрытия, потому что Жук оставил Моргану ключи. У меня болит голова и я дважды поднимаюсь по лестнице и иду в туалет во дворе, но не могу пересилить себя и зайти. Дверная ручка такая грязная и липкая. Февральский вечер дышит мне прямо в лицо, я испытываю тихое злорадство от того, что мерзну и никому нет дела. Я стою посреди пустого двора в своем черном платье с длинными рукавами и думаю о том, что стану воспоминанием. Я специально фиксирую свое внимание на этом моменте, чтоб не забыть, чтоб законсервировать его в памяти, как мама консервирует огурцы. Но я забуду. Забуду и научусь консервировать огурцы. Стану взрослой. Толстой. Буду выщипывать пинцетом волоски из сосков. Полюблю селедку под шубой. Съезжу в Турцию в отпуск. Похороню родителей. Нарожаю детей. И никогда в жизни не поцелую Моргана. Потом умру. Я не более реальна, чем Вайя, мой персонаж на форуме. Только жизнь у нее поинтересней.
Мне давно пора домой. Телефон сел и, несмотря на то что мама знает, где я и с кем я, она наверняка сидит на продавленном диване, пускает слезу и представляет, как меня насилуют пятеро алкашей или переезжает мусоровоз. Домой меня провожает Морган. Так у нас заведено. Я не могу уйти, пока он не уйдет. Надеюсь, мой мочевой пузырь не лопнет. А если дать ему знать, что мне пора, он специально будет тянуть время.
Но мне везет.
Группа играет до одиннадцати. Они уходят, а вместе с ними – все пляшущие тени, их алкогольное дыхание, их отчаяние. Завтра на работу, вечер чудес окончен. Морган запирает дверь, надевает рюкзак на одно плечо и собирает волосы в хвост.
– Идём или посидим?
– Идём, – говорю я, – завтра в школу.
– Школа, – повторяет Морган, – завтра новая глава, на тебе редактура.
Я киваю и всё думаю, как бы завязать разговор, о чем бы спросить, чтоб не вызвать его раздражения. Оно такое густое, я чувствую его всей кожей. Липкое, как дверная ручка в туалете «Отвертки». Не отмахнешься, как от толстой назойливой мухи. Не проигнорируешь. Моргана раздражает мое существование. Он пытается сдерживаться. Это натужное спокойствие сводит меня с ума! Мы уже почти подходим к моему дому.
– Ну что снова не так? – не выдерживаю я.
– Я молчал, – он даже не смотрит меня.
Я чувствую, что и мне лучше помолчать. Скоро я превращусь в воспоминание. Стану взрослой. Научусь консервировать огурцы. Это будет последнее беззаботное лето в моей жизни. Никогда не…
– Можно тебя поцеловать?
– Поцелуй, – он все ещё на меня не смотрит.
– Ты не понял…
– Понял, – перебивает он.
Потирает переносицу. Молчит.
– Ну как хочешь, – уходит.
Я забегаю в подъезд, хлопаю дверью изо всех сил. Может быть, ударная
