Бумажныйй театр - Милорад Павич

В последний вечер в нашем номере, перед тем как идти ужинать, я вручил Сандарии серебряный подарок.

Он был красиво упакован и удивил ее, причем удивилась она гораздо больше, чем обрадовалась. Я не обратил на это внимания и, пока она одевалась к ужину, отправился на свою обычную прогулку вдоль берега моря. Была прекрасная погода, солнце только-только зашло, и песок лежал еще теплым, я слышал птиц, устраивавшихся на ночлег в кронах деревьев, подстриженных в форме шара. Погладив кошку, жившую при нашем отеле, я направился в ресторан. Там я испытал шок.

Сандарии за нашим столом не было. Я напрасно прождал ее некоторое время, а поскольку раньше ничего подобного не случалось, заволновался и позвонил в наш номер. Не было ее и там. Тогда я набрал ее мобильный, но тут же увидел, что Сандария сидит за столом с писателями, для которых этот ужин был тоже прощальным. Она ела и пила вместе с ними. Я подошел к их столу. Дальше началось нечто совершенно невероятное.

Моя жена, Сандария, с серебряным гребнем в волосах была прекрасна, ее щеки разрумянились, глаза блестели. Но она меня не узнавала. Она вела себя так, словно мы с ней никогда не были в браке, словно в течение двух десятков лет не делили горе и радости, словно еще только сегодня утром не сидели вместе за завтраком и не собирались на следующий день отправиться в Лиссабон. Но и это еще не все. Когда я обратился к ней, она удивилась и повела себя так, словно я навязчивый незнакомец. Казалось, у этой женщины иссяк весь запас улыбок. Больше я ее с тех пор не видел.

В тот вечер мне пришлось принять еще один удар. К моему изумлению, меня не узнавал и никто из писателей, а ведь все они меня прекрасно знали. Я стал для всех незнакомцем.

Тогда я повернулся к ним спиной и с каким-то странным предчувствием направился на четвертый этаж, в наш номер, где, как вы помните, висела одна из моих картин, написанная в 2004 году. На стене я увидел неизвестную мне акварель. Она была несколько больше моей картины, а имени автора, указанного на ней, я никогда не слышал. Тут я вспомнил древнюю магическую формулу: «Если не смотришь ты, то не увидят и тебя». И подумал, что они не узнают меня потому, что я забыл, как смотрят. Они больше не знают, кто я такой, ведь я перестал их видеть.

Эрика Бевц (СЛОВЕНИЯ)

Эрика Бевц родилась в Помурье в большой семье, где она была седьмым ребенком и третьей дочерью. Школьные и все прочие знания получила в Мариборе, Птуе, Граце и Вене. Никогда не училась в высшем учебном заведении. Она самоучка и писателем, как утверждает сама, стала случайно, увидев, что зарабатывать деньги так гораздо легче, чем торговлей компьютерами. Свои стихи она опубликовала в Сети («Пот без труда»). На немецком языке издан ее роман «Мальчишки, которые не были детьми» (2001). Разведена. Ее рассказы дважды публиковались в Интернете («Никто нас не звал» и «Мокрые щенки»). Все ее книги выходили в небольшом издательстве «Ма-Но» из Малы Горицы. В настоящее время живет и пишет в Мариборе. Умрет через пять лет.

ЗАНАВЕСКА

Мне часто снится один сон, снится по частям, как сериал. Во сне я вижу основательный большой дом с двумя петухами на крыше, в доме большая комната с тремя окнами. На каждом окне занавеска до пола, мягкая, полупрозрачная. Во сне я девочка, всегда, сколько бы лет мне ни было наяву, и люблю прятаться между окном и занавеской. Отсюда я смотрю то в комнату, то через щели в закрытых ставнях на улицу, а потом происходит нечто важное. То, из-за чего, вероятно, я и вижу этот сон.

Сначала через занавеску до меня что-то дотрагивается. Что-то живое и теплое. Что-то не может быть стеной или оконной рамой. В них нет такого тепла. Это становится тем более несомненно, когда я нащупываю, что по другую сторону занавески кто-то есть. Кто-то, до кого можно дотронуться так же, как этот незнакомый кто-то дотрагивается до меня. Этот кто-то шевелится, отделенный от меня тканью, которая не позволяет нам увидеть друг друга и все прояснить. Когда я пытаюсь отдернуть занавеску, чтобы увидеть неизвестного, я просыпаюсь, и все исчезает. Через некоторое время сон повторяется, и я начинаю понимать, что существо, которое находится по другую сторону занавески, становится все более притягательным. Я радуюсь ему и этой нашей сладкой тайне, а иногда даже обнимаю его через маркизет. Мы с ним чего-то ждем…

Наконец, когда я немного подрастаю, а сон по-прежнему продолжает повторяться, я интересуюсь у врача, что такой сон может означать. И насколько он нормален?

Врач смеется. Когда он смеется, его запах становится сильнее, он говорит мне, что такие сны характерны для близнецов. Они любят прикасаться друг к другу, они к этому привыкли еще в утробе своей матери. Это, видимо, пренатальный опыт.

Я отправляюсь из Марибора в Птуй, где живет моя мать, я хочу разобраться с этим делом. Расспрашиваю мать, но она с уверенностью, не вызывающей ни малейшего сомнения, отвечает, что у нее никогда не было близнецов, что я, как известно всем, родилась раньше времени, семи месяцев, и что меня прикармливали и согревали бутылочкой теплого молока. В общем, ничего особенного.

В Птуе, однако, происходит нечто для меня важное. Как-то, возвращаясь домой, в одном из зданий узнаю я то, которое вижу во сне. Оно такое же основательное, у него два петуха на крыше и три окна смотрят на улицу. Петухи теперь потеряли свою прежнюю роль, но они аккуратно покрашены и служат просто украшением, а печь, чей дым они когда-то выпускали в небо, стоит сейчас в прихожей в качестве столика для целого ведра срезанных цветов.

Дом сдается, и я захожу внутрь, чтобы осмотреть комнаты. Их показывает мне невероятно разговорчивый молодой человек с заячьей губой. Он объясняет, что этот дом три года назад купили его родители, чтобы сдавать и жить за счет арендной платы, что он их единственный сын и что теперь отопление в доме газовое. Потом я вхожу в комнату, точно такую же, как та, из сна, с тремя длинными, до пола, занавесками. Молодой человек стоит у двери и, не умолкая, что-то рассказывает, а я, почти не отдавая себе отчета в том, что делаю, захожу за занавеску. Как будто меня заинтересовал вид из окна.

Тут дело принимает неприятный оборот. Он, несколько смущенный моим поведением, спрашивает:

— Простите, вам нехорошо?

В этот же момент я чувствую, что за занавеской кто-то есть. Протягиваю руку и через полупрозрачный маркизет дотрагиваюсь до чьей-то косы. Женской косы. Она примерно на той же высоте, что и моя. И, додумываю я, конечно же, моего возраста. А мне тогда было девятнадцать. Итак, это незнакомое существо — женщина, мы с ней сестры-близнецы, хотя бы по возрасту, и я делаю попытку сорвать скрывающую ее занавеску. Однако за занавеской никого нет, а откуда-то издали, от входной двери, до меня доносится голос молодого человека с заячьей губой:

— Вот, пожалуйста, возьмите стакан с водой!

В двадцать три я выхожу замуж за Гудериана. Он очень внимателен ко мне, у него огромные зеленые глаза, которыми он щурится гораздо красивее, чем смотрит. Я больше люблю его, когда он спит. Что касается меня, то со дня свадьбы этот сон мне не снится. А если говорить точнее, с того дня, когда я побывала в том доме в Птуе. Теперь я стала гораздо спокойнее, и моя жизнь течет в каком-то противоположном направлении. Но как-то ночью, лежа рядом со своим мужем, который уже заснул, я почувствовала что-то странное. Боль. Похожую на ту, что чувствуешь при дефлорации.

«Неужели можно два раза лишиться невинности?» — невольно подумала я, но тут меня осенило. И это не было рациональным знанием. Нет. Просто вся моя внутренность знала, нет, чувствовала, что происходит. Невинность в ту ночь потеряла незнакомка, и я это почувствовала. Может быть, она вышла замуж? Или это случилось без замужества?

Как-то утром я шепнула Гудериану:

— Мне кажется, я беременна.

Он смутился и ничего не сказал. И посмотрел на меня своими крупными зелеными глазами, которые говорили каким-то другим, должно быть мужским, языком, который не был моим, а потом поцеловал меня. Этот поцелуй был чем-то вроде моста. Три месяца спустя я купила и надела на себя платье для беременных. Девять месяцев спустя я точно определила день, когда должна родить, и приготовила будущей дочери имя — Корделия, а кроме того, «приданое»: кроватку, распашонки, розовые туфельки с заячьими ушами. Но до родов дело не дошло. В глубине души я это знала. Живот у меня не рос, я не толкала перед собой роды еще до рождения, как другие беременные женщины. Но когда я призналась Гудериану в ложной беременности, у меня внезапно начались схватки. Словно я действительно собралась рожать. Это где-то рожала та, другая, ее беременность была настоящей, ее я чувствовала все эти девять месяцев как свою собственную. Так в моих мыслях и снах родилась дочь незнакомки. Я сразу же ее себе представила. У нее были красивые синие глаза и ямочка на одной щеке. Я назвала ее Корделией.