Маленькие ошибки больших девочек - Хизер Макэлхаттон

39

Ты остаешься. Можно было бы рискнуть, но зачем? То, что есть у тебя сейчас, не идеально, но в другом месте может быть еще хуже. Так что ты остаешься в колледже, работаешь и по-прежнему не можешь выбросить из головы этот совершенный образ, созданный Тору. Белое поле, перечерченное единственной линией, похожей на покосившуюся изгородь. В своей маленькой, тесной студии ты планомерно пытаешься воссоздать тот момент, что запечатлел в своей работе Тору, трудишься над одной-единственной картиной, которая никак не выходит. Переделываешь ее снова и снова, до бесконечности, пока уже сил не остается совсем. Потом после выпуска Тору уезжает, ты доучиваешься, и на этом все заканчивается.

С тобой никогда ни у кого не было проблем, но ничего выдающегося в тебе тоже никто не замечал. В тебе вообще нет ничего особенного. Твои произведения просты и техничны. Ты никогда не рискуешь, не выделяешься из толпы, работаешь над своими картинами, ходишь на лекции, а потом заканчиваешь учебу. Что дальше? Никакого определенного плана у тебя нет. Ты устраиваешься работать кассиршей на заправочную станцию и вместе с несколькими друзьями снимаешь неподалеку студию — место, где есть только холодная вода, старый паркет на полу и вид на химический завод через дорогу. Там ты достаешь кисточки и начинаешь рисовать. А что еще тебе остается?

Ты просто хочешь воссоздать ту единственную картину. Всего однажды, а потом будешь двигаться дальше. Ты работаешь по ночам, нанося новые мазки, а потом закрашивая их. Расписываешь холст, закрашиваешь его, а потом расписываешь снова в надежде, что от этого будет какой-нибудь результат. Так делали индейцы племени майя. Они строили пирамиду, срезали у нее верхушку, потом снова строили и снова срезали, и так по меньшей мере семь раз, пока, как им казалось, вложенная в это строительство и сконцентрированная в этом месте энергия не становилась так велика, что место обретало магическую силу. Твое полотно — это священная пирамида. Ты переделываешь его снова и снова, постоянно «срезаешь верхушку», снова и снова наносишь белые мазки.

Днем ты рисуешь, а потом в ночную смену работаешь на заправочной станции, с десяти вечера до шести утра. Потом ты спишь, пока будильник не отключится, устав звонить, просыпаешься и снова рисуешь. Все остальное не имеет значения, даже еда. Ты толком и не ешь, питаешься «Слим джимз», апельсиновой газировкой и попкорном, который воруешь на заправке.

В эти дни по-зимнему холодно. Холод пронизывает до костей. При дыхании изо рта вырывается пар, под ногами хрустит иней, деревья облеплены снегом — в этой белой картине заключен целый мир. На этом полотне поселилась сама зима, белая холодная пустыня, ощущение от которой невозможно передать и тем более нарисовать. Каждый день ты снова достаешь холст и наносишь на него краску, которая к этому времени пахнет железом, дождевой водой и крахом.

Сколько существует оттенков белого? Слоновая кость, сливки, снег, дым, кроличье мясо, кружево. Какого оттенка был белый цвет на той картине? Вот в чем вопрос. Почему ты не спросила Тору тогда? Воспоминание о той картине давит, белое марево проникает тебе в глаза. Женщина за стойкой в архиве сказала, что зовут его Тору Нишигаки и что у нее есть его домашний адрес в Японии.

Однажды вечером ты поскальзываешься на обочине и падаешь на жесткий темный лед. У тебя проломлена голова и смещено два позвонка. Год спустя администрация школы, не распорядившаяся вовремя посыпать дорожки солью, выплачивает тебе двадцать тысяч долларов компенсации. Ты заканчиваешь учебу и теперь можешь либо открыть свое дело, либо отправиться на поиски оригинала этой проклятой белой картины, которая занимает все твои мысли.

Если ты едешь в Японию, чтобы разыскать Тору, перейди к главе 74.

Если ты открываешь собственное дело, перейди к главе 75.

40

Ты выходишь за Дэвида, и свадьба оказывается тяжким испытанием. Шестеро подружек невесты, стройных, наряженных в персиковые платья, держат букеты из белых лилий и выглядят такими счастливыми, незамужними и свободными, что ты готова вцепиться в лицо каждой из них. Часовня украшена белыми чайными розами, а ты — кружевным свадебным платьем за двенадцать тысяч долларов, которое тебе настолько тесно, что ты едва дышишь. К тому же оно колется, словно кишит красными муравьями или кожными клещами, тебе хочется чесаться, что до определенной степени отвлекает тебя от часовни, в которой жарко, как в парилке, и священника, у которого на удивление гадко пахнет изо рта: чем-то средним между анчоусами и протухшим тунцом.

Во время церемонии Дэвид зевает, а на банкете ведет себя как двухлетний. Один из приятелей привязывает к ноге жениха кандалы, которые сделаны из папье-маше и являются символом его нового статуса «закабаленного человека». Дэвиду это кажется настолько веселой шуткой и тонким образцом комедийного жанра, что он отказывается снимать свои «оковы» и до конца вечера таскает их за собой по танцевальной площадке, пока «кандалы» не превращаются в ошметки. Брачную ночь вы проводите, ссорясь по поводу того, кто должен был заплатить организатору, а потом засыпаете в разных спальнях.

На этом веселье не кончается. На следующий день вы отправляетесь в реабилитационную клинику, поскольку решили не ехать в свадебное путешествие, а посвятить это время поправке своего здоровья. Вы оба решили завязать со «спидом», поэтому записываетесь на программу постепенной реабилитации для наркоманов в Северной Миннесоте, а родственникам говорите, что уезжаете на Таити проводить медовый месяц.

Программа длится шестьдесят дней, и вам в самом страшном сне не могло присниться, что это будет так трудно. После первичной детоксикации, мучительной шестидневной ломки, сопровождающейся дрожью и рвотой, вы переходите к психотерапии, которая больше похожа на просверливание дыры у себя в голове и выставление ее содержимого напоказ. Ты узнаешь, что в тебе полно скрытой агрессии, что ты не способна брать на себя ответственность и скорее всего вышла замуж не за того мужчину. Однако вы оба продолжаете участвовать в программе и считаете дни до ее окончания, но даже после этого ты замечаешь, что у тебя по-прежнему осталась тяга к зернистому порошку со сладковатым кислотным вкусом.

Вы возвращаетесь домой присмиревшими, изможденными и готовыми двигаться дальше. Дэвид продолжает учебу на медицинском факультете, а ты устраиваешься на работу в качестве торгового агента в фармацевтическую компанию — какая ирония! Ты занята допоздна, он еще дольше, и в какой-то момент вы практически перестаете видеться. У вас нет времени на то, чтобы поужинать вдвоем или куда-нибудь пойти, не говоря уже о том, чтобы заняться сексом. Вы им вообще не занимаетесь, у вас едва хватает времени на сон. В конце концов ты заводишь роман с неким Гарри, коллегой по работе, который для ваших встреч снимает комнату в дешевом отеле.

Интрижка с Гарри вскоре заканчивается — все это слишком скучно. Твоя жизнь продолжается, Дэвид поступает в интернатуру, и вы переезжаете в Бостон. Ты наконец бросаешь свою работу и поселяешься в красивом кирпичном доме в стиле Тюдор. У тебя появляется свободное время, ты записываешься на занятия йогой и раз в неделю ходишь на массаж в престижный клуб. Время идет, из больницы Дэвид переводится на собственную частную практику, вы переезжаете в дом побольше, а потом в самый большой дом, какой тебе приходилось видеть. Это мегаособняк без отделки площадью двадцать тысяч футов рядом с гольф-клубом (забросить мяч во вторую лунку можно прямо с твоего двора).

Разве не о такой жизни все мечтают? Покой, отдых, отделка дома, долгий спокойный сон и ванна с пеной. У тебя появляется несколько подруг — замужних женщин, ведущих такой же образ жизни; вы все встречаетесь раз в неделю, чтобы выпить по яблочному мартини и сыграть в бридж. На первый взгляд все идет отлично, только… Только что-то не так. В этом есть какая-то неправильность, притупление чувств, апатия, тревога, которая, как туман, клубится вокруг тебя. Ты не можешь точно объяснить, в чем тут дело, но однажды в клубе, когда тебе делают шведский комбинированный массаж, ты вдруг отчетливо чувствуешь себя сделанной из утиного паштета.

Может, дело еще и в том, что твой муж работает допоздна, иногда задерживается, и это происходит все чаще и чаще. В бридж-клубе говорят, что это нормально. Подруги советуют делать так: каждый раз, когда ты не знаешь, где он, брать его кредитку и покупать себе что-нибудь приятное. Таким образом, к концу месяца ты обзаводишься целым сервизом веджвудского фарфора. Ты пытаешься заняться садоводством (неудачно), рисованием (снова неудачно), а потом наблюдением за птицами, что, как ни банально это звучит, становится единственным занятием, приносящим тебе удовольствие.