Антология сатиры и юмора России XX века. Том 2. Виктор Шендерович - Виктор Анатольевич Шендерович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Уэн-нь!» — отозвалась на свою фамилию ивановская комната. Евдокия Никитична завыла еще сильнее.
— Да-а! Ивановы-то коряки оказались!
— Кто-о?
— Коряки, Гришенька! Петр Иванович с завода ушел, днем поет всей семьей, ночью в гараже сидит, гарпуны делает. Буду, говорит, моржа бить. Север, говорит, зовет. А Анатолия Михайловича уже нет.
— Как нету?
— Нету Толи, — всхлипнула Евдокия Никитична. Дядя Гриша осенил себя православным крестом.
— Тахир Мунибович он теперь, — продолжала Евдокия Никитична. — Разговаривать перестал. Отделился от нас, мелом коридор расчертил, всех от своей комнаты арканом гоняет. Пока, говорит, не будет Татарстана в границах Золотой Орды, слова не скажу на вашем собачьем языке! Детей из школы забрал; биографию Батыя дома учат. Грозится лошадь купить. Что делать, Гришенька? Раз уж ты еврей, придумай что-нибудь!
Дядя Гриша тяжело вздохнул.
— Раз такое дело, надо, бабуля, и тебе как-то того, самоопределяться.
— Самоопредели меня, Гришенька, — выдохнула Евдокия Никитична и горько заплакала.
— Ну, не знаю… — Дядя Гриша почесал в затылке. — Кокошник, что ли, надень. Хороводы води в ЖЭКе, песни пой под гармошку русские… Ты ж русская у нас, Никитична?
Старуха перестала всхлипывать и тревожно посмотрела на дядю Гришу.
Вечером дом № 14 по Большой Коммунистической потряс дикий крик. Кричала жена коряка Иванова. Коряк Иванов, вырезавший в гараже амулет от кашалота, бросился наверх. Ворвавшись в квартиру, он увидел ее обитателей, в полном составе остолбеневших на пороге кухни. Тахир Мунибович Зарипов, шепча вместо «Аллах велик» «Господи помилуй», прижимал к себе перепуганных корякских детей; вольный сын Украины — полуголый, в шароварах и со свеженькой татуировкой «Хай живе!» — отпаивал валокордином дядю Гришу, которого, судя по всему, крик корячки Ивановой вынул уже из постели: дядя Гриша был в трусах, кипе и с самоучителем по ивриту.
А кричала Иванова от зрелища, невиданного не только среди коряков. По кухне, под транспарантом с выведенным красным по белому нерусским словом «СОЛИДАРНОСТЬ», приплясывала, звеня монистами и сметая юбками кухонную утварь, Евдокия Никитична.
— Чавела! — закричала она, увидев коряка Иванова. — Позолоти ручку, красивый!
Услышав такое, коряк Иванов выронил кашалотский амулет и причудливо выругался на великом и могучем языке.
— Гришенька, милай! — кричала, пританцовывая, старушка. — Спасибо тебе, золотой! Ясная жизнь начинается! Прадедушка-то у меня — цыган был! А бабку Ядвигой звали. Эх, ромалы! — кричала Евдокия Никитична. — Ще польска не сгинела!
Закусив стопку валокордина кусочком сахара, первым обрел дар связной речи дядя Гриша.
— Конечно, не сгинела, — мягко ответил он и обернулся к жильцам. — Все в порядке, ромалы. Самоопределилась бабуля. Жизнь продолжается. Киш мир ин тухес — и по пещерам.
1991
Весна[18]
Помню, я шел в магазин за кефиром и любовался весной. Весна у нас в микрорайоне всегда накатывает внезапно, и местные власти никак не привыкнут к тому, что она — сразу после зимы. Так вот, я шел и думал, что нынешняя весна — это не просто весна, это символ обновления и черт знает чего еще, что прогресс неотвратим, как вот эти почки на деревьях и очередь за кефиром…
Я шел и думал обо всем этом, поэтому когда услышал за спиной приближающийся крик, то не отнес его на свой счет. Я решил — это кого-нибудь бешеная собака укусила, и он бежит себе на прививку…
Но тут голос над самым ухом сказал: «А-а-а, получай, сволочь!» — и в меня что-то воткнулось. Я пощупал — нож торчит… в этой… Оборачиваюсь — стоит какой-то маленький, весь в щетине, и смотрит на меня как баран на новые ворота.
— Черт, — говорит, — опять обознался. А со спины, — говорит, — вылитый ты Петька Засухин.
Я говорю:
— Меня Иван Семеныч зовут.
Он говорит:
— Зубайлов Евстигней. Очень приятно.
Тут опять увидел кого-то, глазки снова кровью налились: это, говорит, точно он! Я говорю:
— Вам виднее.
Он говорит:
— Повернись-ка, Ваня, я ножик выну.
И начинает нож у меня из этой… выковыривать. А тот ни в какую.
— А, — говорит, — ладно. Занесешь вечером в сто пятую. А то, — говорит, — уйдет эта падла. Будь здоров!
Схватил с тротуара какой-то булыжник и убежал. А я пошел за кефиром. Потому что если был завоз — надо брать, а то следующего может не быть вообще.
Только занял очередь, а мне кричат из кассы:
— Гражданин, у вас же эта… вся в крови!
Я говорю:
— Я знаю. Это меня по ошибке ножом пырнули.
А мне:
— Объявления надо читать, гражданин! Немедленно покиньте помещение! Мы в пачкающей одежде не обслуживаем!
Обидно, конечно, стало. Но что поделать: строительство правового государства все время начинается с меня! Делать нечего, вышел я из магазина — а весна кругом, птички поют, дети в лужах играют. Но чувствую: что-то мне мешает всему этому радоваться. Потом вспомнил: нож. Зашел я тогда в будку телефонную, набрал «03» — так, мол, и так, говорю, стою без кефира с ножом в этой…
Мне говорят:
— В какой?
Я говорю:
— В какой, в какой… В правой!
— Фамилия, — говорят.
Я сказал.
— Имя-отчество.
Сказал.
Мне говорят:
— Давайте по буквам.
Сказал по буквам. Потом сказал — сколько лет, потом — национальность жены, потом — группу крови тещи и не был ли кто из ее родственников в плену в войну двенадцатого года.
Тогда спрашивают:
— Что беспокоит?
Я говорю:
— Нож беспокоит.
Говорят:
— Опишите форму рукоятки.
Я говорю:
— Я ее еще не видел.
Мне говорят:
— Узнаете форму рукоятки, немедленно звоните.
— Спасибо, — говорю.
— Ну что вы, — говорят, — это наша работа.
Вышел из будки: господи, а весна-то! Так бы прямо и запел. Но не могу, ножик мешает. Встал я тогда на обочине, руку поднял. Часа не прошло — такси остановилось.
Я таксисту ножик показал и говорю:
— Шеф, до Склифосовского не подбросишь?
Он говорит:
— Десять долларов!
Я говорю:
— У меня только наши.
Он говорит:
— За наши я тебя сам пырну.
Я говорю:
— Не надо.
Он говорит:
— Как хочешь. Мое дело предложить.
И уехал. А я пошел на автобус. Потому что действительно, если каждый раз, как пырнут, на такси разъезжать — накладно получается. Лучше не привыкать.
Влез в автобус, еду себе, пейзажем в окошко любуюсь. А там ручьи текут, почки распускаются, кран поперек стройки лежит, милиционеры парами гуляют — словом, весна! Так всем этим залюбовался, что даже не заметил, как скандал возник. Женщина какая-то закричала, и что интересно, опять на меня:
— Как вы смеете в таком виде, что это из
