Светлые воды Тыми - Семён Михайлович Бытовой
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— В курсе, видал, Роман Аверьянович, — подтвердил Олянов и добавил: — А не пора ли, братки́, укладываться, ведь завтра чуть свет через горный перевал, а там на Татиби...
Димка, утомившись за день, едва дослушал рассказ Киселева. Его так разморило около жаркой печурки, что, свернувшись калачиком на медвежьей шкуре, быстро заснул.
Все, кроме Чауны, тоже улеглись. А Селендзюга все еще сидел в прежней позе, не мог успокоиться. Минут через двадцать, добавив в печурку дров с запасом, чтобы их хватило на всю ночь, тихонько вышел из зимовья.
Глубокой звездной чашей опрокинулось небо над притихшей, выбеленной снегом тайгой.
Над высокой вершиной горного хребта, словно зацепившись за нее, висел серп молодого месяца. Свет от него падал неровный, тусклый. Из глубины леса доносился монотонный шум, прерываемый коротким треском сосен, которых, казалось, насквозь пробрал жгучий сорокаградусный мороз.
Чауна отошел от шалаша, прислушался, огляделся, потом присел на пенек, торчавший из-под снега. Неладное творилось на душе у Чауны. Может быть, вспомнились ему древние обычаи предков: при встрече с тигром уступать ему дорогу, потому что нет греха больше, чем осмелиться поднять руку на амбу, чей гордый дух живет в сердце удэге... И Чауна в душе пожалел, что рассказал Олянову о следах амбы, которые обнаружил на берегу Татиби, когда возвращался с соболевки. Лучше бы молчал.
Из шалаша показался Маяка Догдович.
— Проснулся, вижу, тебя, Чауна, нет, вышел посмотреть, почему не спишь.
— Думать приходится, — ответил Чауна, вставая и идя навстречу Маяке. — Может, не пойдем дальше?
Маяка замахал на него руками:
— Больше полдороги прошли. Завтра на Татиби придем. Как можно? Потом стрелять куты-мафу не будем. Помнишь, нам Мунов закон читал: убивать амбу нельзя. Судить будут. Думаешь, Олянов закон не знает? Его лучше других знает.
— Что Роман говорил — слышал?
— Наверно слышал! Ладно тебе, иди поспи мало-мало, скоро ночь кончится.
И Чауна неторопливо пошел в шалаш. Лег на теплое место Маяки и вскоре с храпом заснул.
А Маяки уже не ложился.
На рассвете, обнаружив, что неподалеку от зимовья снег испещрен копытами диких свиней, Канчуга кинулся будить товарищей. Это была добрая весть.
За свиньями обычно идет и тигр, причем не торопится. И, как давно заметили таежники, не шкодит, то есть не крадет лишнего. Нажравшись досыта, отвалит куда-нибудь в сторону и ляжет на солнцепеке, не беспокоясь о завтрашнем дне. Через трое-четверо суток, оголодав, быстро догоняет стадо. Подождав до ночи, заходит с надветренной стороны на кабанью тропу. Притаится в густых зарослях. Улучив момент, двумя-тремя прыжками настигает жертву и берет ее прямо с лежки. И так «пасется» чуть ли не всю зиму.
Пока варилась пшенная каша и таял в чайнике снег, звероловы обсуждали предстоящий путь через горный перевал, куда, по словам Маяки, ушло кабанье стадо.
Решили оставить упряжки с нартами здесь, около зимовья, которое будет служить основным лагерем. Дальше двигаться на лыжах, а запас продуктов разместить в четырех рюкзаках. Димку от поклажи освободили: хватит ему сворки собак, за которыми теперь особенно нужен глаз, чтобы они не разбегались в поисках «давленины» — задавленных тигром свиней.
Лишь на третий день, далеко за горным перевалом, Роман Киселев, ушедший вперед, неожиданно остановился и подал рукой знак:
— Следы тигра!
По самому краю пади, где снег не слишком слежался, тянулись довольно ясные круглые следы полосатого хищника. Тигр, видимо, был сыт, спокоен и не очень торопился, потому что шел в одном направлении, да еще с убранными когтями. Когда же амба чует опасность или преследует жертву, он обычно петляет в зарослях, запутывает следы и выпускает когти; они довольно отчетливо отпечатываются на снегу.
Охотники склонились над следами, несколько минут внимательно изучали их, наконец Чауна заключил, что это ходил именно тот куты-мафа, которого он видел две недели тому назад.
— А котята где же? — вслух подумал Олянов. — Неужели припрятал?
— Наверно так!
Местами следы, как говорят охотники, зачерствели, то есть были схвачены тонким ледком, стали ломкими, а кое-где их припушило снегом, и можно было предположить, что они по крайней мере пяти-шестидневной давности.
— Димка, пускай вперед сворку! — велел Олянов.
Охотники шли около двух часов, ни на минуту не теряя тигровых следов. Как только они привели в узкое ущелье между двумя безлесными сопками, Трезор и Думка с такой силой рванулись вперед, что Димка не мог сдержать их. Хорошо, что подоспевший Роман перехватил поводок и с силой осадил собак. Тревога романовских тигрятниц тут же передалась Таске, а от Таски к Рексу: рванувшись, он повис на ошейнике.
Олянов с Киселевым быстро спустились в ущелье.
— Есть! — негромко произнес Николай Иванович, а Киселев свистнул в два пальца, что означало: «Быть начеку!»
Снежное ложе ущелья было испещрено лапами тигров... Крупные следы матери шли впереди, а с боков разбросанной, вихляющей цепочкой тянулись следы тигрят.
На другой стороне ущелья, в орешнике, звероловы обнаружили скелет дикой свиньи, рваные куски шкуры с черной, склеенной изморозью и птичьим пометом щетиной. Значит, здесь уже успели побывать вороны, непременные спутники полосатого хищника.
Судя по костям и черепу, кабан был огромный, возможно даже секач, которого не так-то легко одолеть. Слишком глубокие, неровные и частые следы, которые тигрица оставила здесь, говорили о том, что хищница несла тушу на спине, спрятала ее здесь в кустах, потом привела сюда тигрят кормиться.
— Наверно, так, — после длительного молчания сказал Чауна. — Амба прямо с Татиби кабана таскай.
— С Татиби? — удивился Олянов. — До нее не так близко, — не меньше тридцати километров.
— Верно, — подтвердил Чауна. — Так просто тайгой ходи, три солнца надо. А через сопку Загези перевалим — сразу Татиби видно. — И показал, что следы тигров от кабаньей туши ведут к
