Броненосец "Анюта" - Лазарь Лагин

В беспамятстве у него и вырвалось из уст слово «пить», которое он ни за что не позволил бы себе произнести, находись он в сознании. Вернивечер знал, что пресной воды достать нельзя.

VI. КОРАБЛЬ НАХОДИТСЯ В ПЛАВАНИИ

Воду все-таки достали.

Было почти безумием оставлять парус во время шторма. Но еще большим безумием было не попытаться набрать воды, когда пошел дождь. А ведерко валялось в каюте. Вход в нее наглухо заслонял парус. Отводить парус от двери? Обеспечен верный оверкиль. Аклеев бросился на фальшборт, по узенькому его ребру, крепко цепляясь за бортовой леер, добрался до первого разбитого окошка каюты, протиснулся в него и, схватив громыхавшее ведро, которое килевая качка швыряла из угла в угол, полез было обратно в окно. Но тут он вспомнил о Кутовом и вернулся в каюту. Хватаясь за переборки, он упал на дверь моторной рубки, приоткрыл ее и крикнул:

- Высунь бушлат наружу!

- Так промокнет же! - не догадался, в чем дело, Кутовой. - Дождь идет.

- Вот именно промокнет, сухопутная твоя душа! - рассердился Аклеев. - Промокнет, и будет чего пить!…

Сказал, не дожидаясь ответа, полез в окно и выскочил на корму как раз тогда, когда ветер точно нехотя стал отводить парус от кормовой переборки, потому что Кутовой, скинув с себя бушлат, высунул его за боковую раму ветрового стекла, и на штурвале осталась только одна его рука.

Не выпуская ведерка, Аклеев всей тяжестью своего тела налег на парус и дождался, пока Кутовой снова выровнял ход лимузина.

Теперь Аклеев проклинал себя за то, что не догадался захватить из каюты топорик и пару гвоздей. Тогда можно было бы вколотить гвоздь в переборку, навесить на него ведерко, и вода стекала бы в ведерко с остатков крыши. Но нечего было и думать о том, чтобы возвращаться в каюту.

Пришлось Аклееву, чуть не плача от досады, встать одной ногой на скользкую корму, другой - на ребро фальшборта и, рискуя каждую секунду свалиться за борт, держать ведерко у края крыши в вытянутой руке.

Свистел ветер, волны гремели и шипели неугомонно и сердито. Все кругом было полно недобрыми шумами шторма. Но Аклеев не слышал ничего, кроме тоненького пения струек воды - пресной воды! - стекавших с крыши в ведерко. Был бы на крыше желоб, дождя этого вполне хватило б, чтобы заполнить ведерко до краев. Но на крыше лимузина желобов не полагается, и вода скатывалась с нее сплошной реденькой пеленой. В этом была чудовищная и никак не поправимая несправедливость. Три человека умирали от жажды, а пресная вода, чудесная питьевая вода десятками, сотнями литров падала на крышу, чтобы через несколько секунд скатиться с нее в море.

Немногим больше бутылки воды попало в ведерко. Аклеев осторожно перелил ее в фляжку, не выпив ни капли. Эта вода предназначалась для Вернивечера.

Себе Аклеев позволил только немного пососать мокрый рукав своего бушлата. Это было счастье, которое по-настоящему может оценить только человек, промучившийся без воды хотя бы двое суток.

Очень нелегко было Аклееву заставить себя оторваться от рукава. Но Аклеев превозмог себя.

Как только ветер ослабел и стало возможно без особого риска для лимузина оставлять на минуту-другую коварный парус, Аклеев снял с себя одежду и выжал ее над ведерком. Получилось воды больше, нежели ему удалось собрать с крыши: около полутора бутылок. Вместе с той, которую он потом добыл из бушлата Кутового, собралось около двух бутылок мутноватой, но вполне пригодной питьевой воды.

Теперь можно было дать напиться Вернивечеру и самим хлебнуть примерно по осьмушке стакана: неизвестно было, сколько еще придется пробыть в море, и воду решили экономить жесточайшим образом. Затем и ведерко и фляжку запрятали подальше в рундучок под сиденьем, чтобы они одна капля драгоценной влаги не испарилась под жаркими лучами июльского солнца.

Пить все равно хотелось не меньше прежнего. Аклеев по этому случаю вспомнил директора типографии, в которой он работал на «гражданке». Директор страдал пороком сердца и жаловался, что врачи запрещают ему употреблять в сутки больше пяти стаканов жидкостей. Пять стаканов!…

К вечеру волны улеглись. Лимузин застыл на месте. Во все стороны, насколько хватал глаз, расстилалось море без конца и края. Весело и беззаботно плескались дельфины. Возможно, это были те самые дельфины, которых бомбы и снаряды заставили уйти как можно дальше в море, и вот они сейчас радовались вновь обретенному покою. А возможно, что эти дельфины ни разу и не бывали у черноморских берегов, что они все время боев находились здесь, в глубоком дельфиньем тылу. Но ясно было одно: они чувствовали себя здесь в полнейшей безопасности и это было неопровержимым свидетельством того, что лимузин занесло достаточно далеко от морских и воздушных путей. Теперь краснофлотцам можно было надеяться только на ветер или на счастливый случай.

Что касается ветра, то шансов на то, чтобы он после шторма снова задул в ближайшие дни, было очень мало. Еще меньше было оснований рассчитывать на случайную встречу в этих отдаленных местах с каким-нибудь нашим кораблем. Словом, было от чего впасть в отчаяние даже менее усталым и измученным людям, нежели тем, которые составляли экипаж крохотного дырявого суденышка.

Теперь, в долгие часы вынужденного бездействия, с удесятеренной силой стали давать себя чувствовать голод и усталость, и особенно жажда, которую нищенские рационы воды, казалось, даже усиливали. Необоримая вялость расслабляла мышцы и волю, клонила ко сну и бездействию. Стоило только поддаться ей - и исчезла последняя надежда на спасение. С нею нужно было бороться немздлено и самыми решительными мерами.

Бывает у людей такое состояние, когда их охватывает безразличие и равнодушие ко всему, что еще совсем недавно волновало их, ко всему, что они любили, что было им дорого. Ни воспоминания о родном доме, ни о любимых не в состоянии в таких случаях вывести из оцепенения. Но и в такие тяжелые минуты человек стряхивает с себя апатию, вспомнив о воинском долге. Пока человек чувствует себя солдатом, он находит силы для деятельности и борьбы.

Солнце уже касалось нижним своим краем горизонта, когда к безмолвно лежавшему Вернивечеру подошел Аклеев.

- Пить хочешь? - шепотом осведомился он. Конечно, Вернивечеру совершенно нестерпимо хотелось пить, но вместо прямого ответа он прошептал:

- А вы сами?… Почему вы сами с Кутовым не пьете?…

- Ас чего ты взял, что мы не пьем? Мы уже пили.

Аклеев дал ему хлебнуть воды и снова зашептал:

- Ты как, в случае чего - сесть можешь?

- Смогу… если потребуется, - ответил несколько удивленный Вернивечер.

- Тогда надевай бескозырку, потому что сейчас будет спуск флага, - сказал Аклеев и испытывающе глянул на Вернивечера.