Век невинности - Эдит Уортон

Но раз уж он пришел, то нужно ждать. Ачер поглубже уселся в кресло и вытянул ноги поближе к огню.

В высшей степени странно: приглашает человека таким повелительным тоном и забывает о том, что сама назначила встречу! Если бы Ачера не одолевало любопытство, он был бы, пожалуй, уязвлен. Но сама атмосфера, царившая в этой комнате, была настолько необычайной, что в нем проснулся дух авантюризма; ему хотелось узнать, что произойдет дальше, и когда на фоне этих декораций начнет разворачиваться действие. Ему и раньше приходилось бывать в гостиных с персидскими коврами и итальянскими картинами на стенах; но его поразило то, что обшарпанный дом Медоры Мэнсон, с жалким палисадничком за окнами, засеянным пампасовой травой, и статуэтками пастушек на каминной полке, одним мановением руки был преображен в такое вот уютное гнездышко (с иностранным налетом). Потребовалось лишь со вкусом подобрать несколько предметов обстановки и разместить их так, чтобы в комнате создалась романтическая и даже сентиментальная атмосфера. Ачер силился понять, в чем тут секрет, и находил разгадку этой тайны в особом расположении стульев и столов; в том, что в высокой вазе, стоявшей на столике, рядом с его локтем, красовалось всего две красных розы (а не дюжина, как это было принято здесь, в Нью-Йорке); в слабом аромате, не духов, которыми стремятся надушить носовые платки, а той сладкой смеси запахов, что витает над восточными базарами (в ней можно было различить запах турецкого кофе, амбры и засушенных роз).

Ачер задался вопросом, как бы Мэй Велланд украсила свою гостиную. Он знал, что мистер Велланд, во всем стремившийся находить красоту, уже успел присмотреть для них недавно выстроенный дом на Тридцать девятой улице в восточном районе города. Поблизости практически не было других домов, что позволило строителям «развернуться» и возвести особняк из светлого желто-зеленого камня, который молодые архитекторы начали использовать в знак протеста против преобладания в нью-йоркских застройках коричневого камня, напоминавшего замороженный шоколадный соус.

Что касается Ачера, то он с удовольствие отложил бы решение жилищного вопроса: ему хотелось попутешествовать вдвоем с Мэй. Но хотя Велланды и одобрили идею продолжительного свадебного путешествия (почему бы не растянуть «медовый месяц» на полгода? Можно было бы даже провести всю зиму в Египте…), все же они были тверды в своем намерении подготовить «уютное гнездышко» к возвращению молодых. Ачер чувствовал, что его судьба уже предрешена: всю оставшуюся часть своей жизни он будет подниматься по желтовато-зеленой каменной лестнице, держась за чугунные перила; потом он будет проходить роскошный вестибюль и попадать в холл, обитый лакированными деревянными панелями. Но на пороге холла его воображение замирало. Ему не хватало фантазии, чтобы представить себе, как Мэй обставит гостиную наверху, хотя он предполагал, что из ее окон будет виден залив.

Похоже, сама Мэй склонялась к тому, чтобы обставить гостиную также, как это сделали ее родители: то есть обить стены пурпурным и желтым сатином, расставить мебель стиля «буль» и позолоченные горки с фарфоровыми сервизами. Он и не ожидал, что Мэй захочет как-нибудь иначе украсить свой дом; он лишь надеялся, что она позволит ему обставить библиотеку по собственному усмотрению, — пожалуй, он предпочел бы настоящую истлейкскую мебель и простые книжные полки без стеклянных дверок.

Пышногрудая служанка снова вошла в гостиную, задернула занавески на окнах, подложила в камин дров и бодро сказала: «Verra-verra».

Когда она удалилась, Ачер поднялся и начал ходить туда-сюда по комнате. Стоит ли ему ждать дольше? И как это его угораздило попасть в такое дурацкое положение? А что если он не так понял графиню Оленскую? Может, она и не собиралась его приглашать?

Но вот раздался цокот копыт по булыжной мостовой, и вскоре у дверей дома остановился экипаж; Ачер слышал, как кто-то открыл дверцу. Раздвинув занавески, он выглянул на улицу, над которой уже опустились голубые сумерки. Ему в лицо ударил свет уличного фонаря, и он увидел английскую двухместную карету, запряженную чалой лошадью. Она принадлежала Джулиусу Бьюфорту. Сам банкир вышел из нее и помог спуститься мадам Оленской. Бьюфорт стоял, держа шляпу в руке, и что-то быстро говорил графине. Молодому человеку показалось, что мадам Оленская ответила ему отрицательно. Они обменялись рукопожатием, и Бьюфорт снова уселся в карету, а мадам Оленская стала подниматься по ступенькам.

Войдя в гостиную, она нисколько не удивилась, увидев в ней Ачера. Казалось, она вообще уже ничему не удивлялась.

«Ну и как вам понравился мой странный дом? — спросила она. — Я здесь — как в раю».

Говоря все это, она сняла свою бархатную шапочку и, небрежно бросив ее вместе со своим длинным плащом в сторону, посмотрела на молодого человека задумчивыми глазами.

«Вы обставили его просто превосходно», — сказал он и остался весьма недоволен своим банальным ответом. Он почувствовал себя связанным по рукам и ногам собственным желанием говорить как можно проще и доступнее.

«О, это всего лишь жалкая конура! Мои родственники в ужасе бежали отсюда. Но в любом случае здесь не так тоскливо, как у Ван-дер-Лайденов».

Ачер стоял, как громом пораженный, ибо не нашелся еще человек, отважившийся сказать, что дома у Ван-дер-Лайденов тоскливо. Те немногие привилегированные особы, которые удостаивались чести быть приглашенными к высокой чете, испытывали благоговейный трепет, входя в заветный дом, и неизменно находили его «восхитительным»! Но он почему-то был рад, что Элен не разделяла всеобщие страсти по дому Ван-дер-Лайденов.

«Вы все подобрали с таким вкусом», — добавил он.

«Люблю маленькие дома, — заявила она. — Но больше всего мне нравится быть дома, в родной стране и в моем родном городе. А еще я люблю одиночество…»

Говорила она так тихо, что Ачер с трудом уловил смысл ее последней фразы; и он по-своему понял ее.

«Вам так нравится жить одной?»

«Да; но только в том случае, если мои друзья не дают мне чувствовать себя одинокой». Она устроилась в кресле рядом с камином и сказала:

«Настасья сейчас принесет нам чай», — и, пригласив его снова занять кресло, в котором он сидел до того, как она вошла, добавила: «Как я погляжу, вы успели облюбовать себе этот уголок…»

Откинувшись на спинку кресла, она положила руки под голову и смотрела на пламя в камине из-под полуопущенных век.

«Эти вечерние часы я люблю больше всего, а вы?»

Он ответил с достоинством:

«Боюсь, что вы забыли, который сейчас час. Должно быть, в обществе Бьюфорта вы потеряли счет времени!»

Она с изумлением взглянула на него.

«Неужели я заставила вас долго ждать? Мистер Бьюфорт показывал мне несколько домов, так как, судя по всему, в этом никто не позволит мне задержаться…»

Потом она вдруг словно позабыла и о Бьюфорте, и о нем самом, и направила разговор в иное русло.

«Люди, живущие в других городах, не так настроены против того, чтобы их друзья или родственники селились в эксцентричных кварталах. Но какая разница, где жить? Мне говорили, что здесь обосновалась вполне приличная публика».

«Да, но район не престижный!»

«Престижный! Вас всех волнует престиж, а на моде вы просто помешаны. Но стоит ли гоняться за модой, когда можно самим ее создавать? Но… должно быть, я слишком долго жила независимо; теперь мне хочется делать то же самое, что и вы все. Я хочу быть в безопасности и чувствовать, что обо мне заботятся».

Он был тронут, как и накануне вечером, когда она заговорила о том, что нуждается в защите.

«Ваши друзья хотят, чтобы вы чувствовали себя за ними, как за каменной стеной. Нью-Йорк — абсолютно безопасное место», — добавил он, и в его голосе прозвучали иронические нотки.

«О, в самом деле? Все так говорят! — воскликнула она, пропуская мимо ушей скрытую насмешку. — Быть здесь — все равно, что отдыхать на каникулах после успешно сданной сессии».

Аналогия была достаточно хорошо продумана, но она не пришлась по душе Ньюлэнду. Он мог позволить себе с сарказмом говорить о Нью-Йорке, но ему не нравилось, когда другие принимались вторить ему, при этом толком не зная нью-йоркской жизни. Интересно, осознает ли она, что за мощный механизм — этот город? А ведь нью-йоркская машина почти сокрушила эту хрупкую молодую женщину! Обед у Минготов, который чуть было не сорвался по причине социальных предрассудков, должен был кое-чему научить графиню. Разве птичка еще не поняла, что попала в другую клетку? Неужели она не почувствовала, что они, Ачеры, вызволили ее из беды, или ее совсем ослепил триумф на приеме у Ван-дер-Лайденов? Ачер был склонен думать, что так оно на самом деле и было. Он вдруг осознал, что в ее представлении нью-йоркское общество однородно; догадка эта потрясла его.