Связующие нити (СИ) - Ксения Татьмянина

— И что делать? Ты будешь восстанавливать такой мост?

— Я должен поговорить с этой Ирен.

— Ты ей скажешь всё? — я удивилась. У нас ещё не было случая повторного визита, и тем более не было случая посвящения в ход возможных событий жизни участников дела.

— Я лишь хочу выяснить, может, ей сейчас живется в сто раз горше в своем одиночестве…

— А если ты выяснишь, что нет, ты возьмёшь на себя такую ответственность?!

— Нет, конечно. Мы все решать будем.

— А Анна?

— Её нынешняя тоска, это тоска вампира по донору… её спрашивать не стоит.

Интересный оборот. Больше всех этому воспротивится Вельтон, он у нас сторонник порядка и отклонение от поставленных правил считает риском.

— А если это не понравится Зданию?

Трис пожал плечами, накрыл блюдо для запекания фольгой и поставил его в духовку.

— Тогда Здание не пустит к Ирен, мы не сможем найти дверей. Если найдем, значит, дано добро… ладно, ужин буде готов через полчаса. Я в душ, воду на кухне не включай.

— Знаю. Рубашку не забудь…

— А ты руки, наконец, вымой…

— Это не грязь! — Заорала я уже в коридор.

Не во всём мой муж для меня был идеальным. Нашлось то единственное, что мне не нравилось в Тристане. По настоящему это не было недостатком, это для многих женщин даже было привлекательным в мужчине, а я не могла не поморщиться, когда он после душа или после ванны, или, наоборот, только после сна собираясь умываться, разгуливал по дому с голым торсом. Мне не нравилась волосатая грудь. Если говорить обобщенно, то мне было всё равно, лысая или волосатая грудь у мужчины, я всего лишь считала отсутствие волос более эстетичным. Но на Тристана смотреть равнодушно я не могла, — если брови у него были бесцветные, щетина на подбородке вылезала русо — седая, голова пестрела каштаново — русо — седыми прядями, то на груди у него росли абсолютно чёрные волосы. Короткие гладкие волоски, усеявшие кожу наподобие прореженной шерсти, и располагались таким ровным участком, что это выглядело специально обритым! Ни к шее, ни к животу, никаких дорожек, никаких поползновений даже, — ровный, овалоподобный, совершенно чужой на теле. Он знал, что меня это раздражает, и в большинстве случаев был снисходителен, но порой плевал и ходил так, как ему хочется. Особенно летом, когда дома было душно и жарко.

Тристан отвечал мне взаимностью. Ему тоже кое‑что не нравилось во мне и раздражало, и это тоже относилось к внешности:

— У девушки должны быть красивые руки…

В прошлую среду я получила заказ на роспись глиняных фляжек. Я делала сначала эскизы, потом работала со специальными красками, и ничего не могла поделать с тем, что многое въедалось в ногти, не смывалось полностью с кожи, особенно застревая в мелких царапинках. Я стригла ногти коротко для удобства, у меня были заусенцы, потому что никогда не следила за маникюром и считала пустой тратой денег и времени. Слишком часто я вырезала свои орнаменты на деревянных заготовках для оформления каких‑либо помещений, бралась за декорирование стен, за глиняные растительные панно, за тушь, за бумагу, за перья, за ножи. Весь этот рабочий процесс был обречён на порезы пальцев, на обломы даже коротких ногтей, на то, что если растворитель и брал краску, то, вычистив, сушил кожу до белых трещинок, и никакие кремы не помогали.

А Тристан считал, что о красоте женщины в первую очередь говорят её руки. Они должны быть изящными, нежными, элегантными. Ему, наверное, было также неприятно смотреть на мои запущенные и замусоленные пальцы, как мне на его голую грудь, но, в отличие от меня, он был вынужден лицезреть их всегда. За то он никогда меня не упрекал первым, говорил "помой руки" только когда я первая говорила "надень рубашку", это стало даже привычкой, устойчивым сочетанием, как вечный пароль — ответ.

Овощи и мясо запахли в духовке, а я кончиком полотенца оттирала с указательного и большого пальцев лёгкий серый налёт туши. В ванной у меня лежала специальная старая зубная щётка для чистки рук, на кухне у раковины стоял пузырёк с моющим средством, но я ограничивалась попыткой стереть всё полотенцем.

За окном давно был поздний вечер. Времени до одиннадцати как раз оставалось только поужинать, и не спеша на работу. С Анной мы договорились, что придет она завтра, а сегодня, если Трис будет настаивать, соберём совет.

Хаотично попрыгав мыслями то с нашего дела, то с того, что мне не нравится у Триса, то вернувшись мыслями к своим рукам, я оставила полотенце на столе и проверила духовку. Почти готово. Достала тарелки, вилки, нарезала хлеб и увидела, как он с мокрой головой, одетый, как я просила, вновь появился на кухне.

Это было наше обычное утро, как всегда перед работой в агентстве, но почему‑то именно сегодня я особенно пристально обращала внимание на то, что мне в Тристане нравилось. Даже не совсем верно. Нравилось мне многое, а это особенно. Тристан очень красиво ел. Что бы ни было у него на тарелке, в руках, в ложке или на вилке, непременно хотелось съесть то же самое, даже если вроде и сыта. На придирчивый взгляд, он ел также как и все прочие люди, но в каких‑то неуловимых для разбора мелочах, он превращал это в очень привлекательный процесс, причем не специально. Даже когда он сидел, обедал, думая, что его никто не видит, он был верен себе. Это, видимо, дар божий, которому я слегка завидовала.

Яблоко ел с ножа, — тоже начинало хотеться яблок. Просто кусал, перехватывая за чтением книги, — хотелось отнять половину и попробовать, такое ли оно сладкое, как кажется. И пил он красиво. Я за ним каких только напитков из‑за этого не перепробовала, — и кофе с лимоном, и овощные соки, и спирт, и кислого красного вина, и тёплый кефир с растворенным мёдом… многое он сам не любил пить, но узнавала я это только после того, как он со вкусом опустошал стакан, а потом смотрел, как кривлюсь я.

Что это была за тайна — уму не постижимо. Не я одна это знала. Зарина и Пуля рассказывали мне, что, когда они только начинали работать в агентстве, они не могли нормально съесть свой обед, потому что, случайно взглянув на Тристана, были заворожены зрелищем, а потом они понимали, что свой обед из буженины, свежих огурцов и белой булки не так уж и вкусен, как ломоть чёрного хлеба с солью и сыром, который этот невероятный Строитель ел неспеша за своим рабочим столом. Даже у Вельтона, бывало, пропадал аппетит к горячему супу из термоса и ароматным котлетам, если он позволял себе обращать внимание на обед Тристана. Потом привыкли все. Но Пуля мне однажды призналась, что попадись ей такой муж, она бы закармливала его и запаивала всем, чем только возможно, лишь бы почаще любоваться тем, как красиво и аппетитно он ест и пьёт. В своё время я даже пробовала анализировать и сравнивать, но понять, что он такого волшебного делает, не смогла. Слава богу, на нашей кухне мы ели одно и тоже, и пили одинаковые напитки, и приступы острой зависти меня не грызли.