Огненное порубежье - Зорин Эдуард Павлович

Шел Зихно через лес и, не унывая, мурлыкал себе под нос озорную песенку. Привык богомаз к крутым поворотам жизни и верил: ежели не сегодня, то завтра и ему улыбнется прихотливое счастье. Большие были у него надежды на владимирского князя Всеволода. Сзывал Всеволод мастеров со всей необъятной Руси, а в себя Зихно верил. И дал себе суровый зарок: не пить, не озоровать, новую жизнь начинать по-новому.

Только надолго ли? Откуда было знать богомазу, что судьба-злодейка еще с утра распорядилась по-своему, что идет по лесу с лукошком девушка, а у девушки бедовые глаза, спадают золотой волной до пояса густые волосы и зовут ее Златой. Еще в молодости умерла у Златы мать, а отец погиб в усобице. Приютил ее у себя усмошвец Нельзей, полюбил как родную дочь. И уж шепчется по ночам Нельзей со своей женой, перебирают они женихов — приспело время, девка давно на выданье. Навевает Злате сладкую истому лесной ветерок. Идет она по мягкой траве и тоже гадает о суженом...

Все ближе к Злате Зихно, только и осталось, что полянку перейти, а за полянкой скрестятся их пути...

От куста к кусту, перекликаются девичьи озорные голоса. Подыгрывая девчатам, лес откликается то слева, то справа — не поймешь, откуда человек, откуда эхо.

— Ау! Ау!..

Сначала Злата шла с подружкой Фросей, но та набрела на семью боровичков, поотстала в ложбинке, а Злата перебралась на другую сторону ручья и совсем потеряла подругу. Теперь кричи не кричи — все равно не дозовешься.

Не впервой Злата в лесу, каждая тропиночка ей здесь знакома: много раз хаживала она сюда — весной за ландышами, летом по землянику, осенью по грибы, зимой по клюкву на Оленьи болота. С Фросей они договорились: ежели потеряются, ждать у расщепленной молнией сосны. Это на склоне к Неглинной, где вот уже много лет пустует землянка, вырытая, как сказывал отец, монахом-отшельником еще в языческие смутные времена. Монах умер, а землянка осталась. Теперь в ней никто не жил, и только во время сильного дождя под ее полусгнившей кровлей прятались оказавшиеся поблизости мужики и бабы.

А грибов-то нынче, грибов!.. Вон какой большой подосиновник стоит на полянке, красуется на всю округу — красный, упругий молодец молодцом. А чуть подальше — белый коренастенький гриб, укрылся сухими листьями, думает — не заметят. По желтой шапке ползает божья коровка, раскрывает крылышки, жужжит и собирается улететь, но не улетает: гриб пригревает солнце, от упругой мякоти его исходит сладкий сытный аромат.

Злата посидела на корточках возле гриба, полюбовалась на божью коровку, а потом осторожно подрезала ножиком крепкую ножку. Гриб зашатался и приятной тяжестью лег в ее ладонь. Положила Злата гриб в корзину, улыбнулась, радуясь находке, и пошла дальше. От кустика к кустику, от деревца к деревцу.

— Бог в помощь! — услышала она вдруг над собой смешливый мужской голос. Испугалась, кузнечиком отпрыгнула за сосну, а голос у нее над ухом:

— О волке подумала, а волк тут как тут...

— Ой! — вскрикнула Злата и уронила лукошко. Грибы посыпались на полянку.

— Ой! — снова вскрикнула Злата, увидев выходящего из-за дерева Зихно. Богомаз подмигнул ей и, встав на колени, принялся собирать выпавшие грибы.

— Ты кто? — спросила Злата.

— Мужик серый, кафтан рослый, на босу ногу топоры, лапти за поясом. Не узнала?..

Поглядела Злата поверх руки на мужика, похлопала глазами — вроде незнакомый.

— Откуда ты этакий взялся?

— А из болота.

— В болотах у нас только водяные водятся.

— Перевертыш я...

Говорил, а сам улыбался: на злого человека не похож. Но на всякий случай Злата зыркнула глазами по сторонам: не прячутся ли в кустах его дружки. В лесу было тихо. Ветер шуршал в осиннике, издалека, едва слышно, доносились девичьи голоса.

— Что присмирела? — спросил Зихно.

— Тебя испугалась,— с вызовом отвечала Злата.

— А девки меня не пугаются.

— Че-его? — переспросила Злата.

— Веселый я, говорю, человек. Иду из Киева во Владимир.

— Скоморох?

— Богомаз я...

Зихно собрал грибы, протянул лукошко Злате. Девушка сунула руку к лукошку — Зихно схватил ее за локоток.

— Попалась, коза-егоза!

— Брось, не дури.

Глаза Златы расширились от страха и гнева. Подумала: «И впрямь лихой мужик». Но кричать не посмела.

Зихно привлек девушку к себе — она снова выронила лукошко, грибы посыпались ей под ноги. Зихно поцеловал Злату в губы.

— Ах, сладка малина!

— Отпусти-ко,— тихо сказала Злата, глядя ему в лицо. «Нет, не лихой мужик. Сильный, статный; глаза чистые, ясные...»

Зихно выпустил девушку, но шутливо пригрозил:

— Бежать надумаешь — догоню. У меня ноги быстрые.

— Да и сам быстрый.

— То-то...

Собирая грибы, Злата оглядывалась: только бы подружка не набрела. Не то пойдут суды за пересуды...

А та — тут как тут. Вынырнула из кустов да чуть ли не в самое ухо:

— Ау!

— Кшыть ты, оглашенная! — накинулся на нее Зихно.

Фрося вытаращила глаза на богомаза, захлопала белесыми ресницами.

— Ты нам грибы помоги собрать,— посоветовал ей Зихно.— Шел вот да подружку твою спугнул, она лукошко и выронила...

Совсем не ко времени набрела на них Фрося. Злата уж корила себя за то, что мысленно накликала ее. Приглянулся ей богомаз. И страху перед ним она уже не чувствовала. Даже злилась, что была неуступчива. Но Зихно на нее ничуть не обиделся, и это успокоило Злату.

— Вот заночую у вас в Москве,— говорил богомаз, шаря палкой в кустах — авось и тут притаился грибок? — а заутра налажу путь дальше.

— Нешто у нас работы не сыщется?— робко сказала Злата.

— Отколь же?— удивился Зихно.

— Новую церковь в Москве поставили. Еще вчерась поп-то сокрушался: некому, сказывал, расписать ее святыми ликами...

— Это мы могём,— сказал Зихно с достоинством.— Как попа-то зовут?

— Отец Пафнутий.

— Ведите, девки, к попу,— обрадовался Зихно.

Вышли из лесу прямо на огороды. В конце их прилепился к холму посад. Каждая изба в посаде — крепость, подпирает улицу толстенными сосновыми стенами. глядит высоко поставленными, как бойницы, оконцами; вокруг дворов — крепкие частоколы: руками не расшатать, разве что пороками.

Чем выше в гору, тем больше народу. А когда выбрались на большую дорогу, то навстречу нескончаемым потоком потекли возы, толпы мужиков и воев.

— Ты бы поотстал маленько,— шепнула Злата богомазу на ухо.

— А вечером придешь?

— Аль забыл?

— Чего забыл? — переспросил Зихно. Вроде ни о чем и не договаривались. Хитрит девка.

— А снопы стеречь от потехи лешего... Там и свидимся.

3

Отец Пафнутий только что вернулся из баньки и, сидя за столом, пил квас. Время от времени он вытирал рукавом со лба обильный пот, расслабленно покряхтывал и вскидывал мутные глаза на стоящую перед ним толстую, с отвисшими, тяжелыми грудями попадью Степаниду.

«Постарела, постарела матушка»,— скорбно размышлял поп, разглядывая жену. А ведь давно ли была она стройной и разбитной девкой, от любви к которой высохло на Москве столько парней. Бывало, гордостью преисполнялось все существо Пафнутия, когда проходил он с попадьей по улицам города. А нынче с ней показаться на людях страшно: лицо желтое, глаза навыкате, толстые ноги, едва передвигаясь, попирают прогибающиеся тесовые дорожки — от поповой избы к церкви, от церкви — к избе княжеского тиуна Любима, с кем только и водил Пафнутий дружбу. Но и Любим уже надоел ему. Все надоело Пафнутию в Москве. Мечтал он перебраться во Владимир, выслуживался перед протопопом Успенского собора Микулицей, но Микулица вот уж сколько лет не замечал его. Должно, так и лежать попу Пафнутию на здешнем кладбище. И чем дольше рассуждал Пафнутий о своей жизни, тем постнее становилось его лицо.

На крыльце послышались шаги, в дверь постучали. На пороге появился церковный служка Пелей с усохшей ногой и костылем под мышкой.