Барракуда - Хелена Секула

– «Шахерезада», «Снежная Королева», «Капля росы», «Утренняя заря», «Венера Каллипига»… – Названия изумрудов цвета майской зелени, ледяных бриллиантовых радуг, серебристо-розовых жемчужин.

Полюбовавшись сокровищами в выставочном зале, клиент снова оказывается на первом этаже, в тихом уютном кабинете. Там он может совершить покупку. Если что-то выбрал для себя, то бросает в чрево компьютера свое удостоверение личности.

Электронный мозг мгновенно проверяет подлинность документов и передает в офис данные о владельце. В его памяти закодированы данные постоянных и потенциальных клиентов, а также тех, кого в салон пускать не следует.

«Сердечно рады видеть Вас!» – загорелось на экране компьютера, когда машина вернула водительские права Этера – единственный документ, который у него был.

Вместе с охранником он вошел в офис и поразился. На него с портрета смотрела Люсьен Бервилль.

Люсьен Бервилль, написанная другим художником, в другом стиле, из другого времени. Эта уже была одета по моде семидесятых годов, в тяжелом богатом ожерелье, в ушах серьги с крупными, с фасолину, камнями.

Эта Люсьен была гораздо старше той девушки с домашнего портрета. Сердцевидное личико стало еще выразительнее, время умелым резцом сделало его тоньше и нежнее. Голубовато-зеленые глаза на сей раз впитывали зелень берилла и загадочно мерцали. Зрелая, чуть грустная красота осени.

Постаревшая, печальная и словно уставшая от жизни Люсьен показалась Этеру ближе, чем та беззаботная девушка. Он не в силах был оторвать от портрета глаз. Ему казалось, что все, что он делал последние три года, вело его сюда, к матери.

– Собственно, я ничего не собираюсь покупать, – смущенно пробормотал он, оказавшись перед изысканной седовласой дамой, облаченной в царственное черное платье. Из украшений на ней была только нить серебристого жемчуга. Жемчужины были крупные и матовые.

– Чем могу вам служить, мистер Станнингтон?

Дама дружелюбно улыбнулась и предложила ему кофе. Она вела себя как радушная хозяйка, а не как продавщица. Элегантный салон тоже ничем не напоминал магазин.

– Портрет… там, в холле… у меня дома точно такой же, но с сапфиром, – нескладно начал Этер.

– Поищем сапфир!

Дама решила, что Этера интересуют драгоценности, и раскрыла перед ним цветной каталог уникальных камней.

– Прошу прощения, я только хотел узнать, кто та дама, на портрете с изумрудами.

– Наша модель.

У него замерло сердце.

– Ее зовут Люсьен Бервилль?

– Нет, Уна Сэлливан. Мисс Америка тысяча девятьсот сорок девятого года. С тех пор она стала нашей моделью.

– Но ведь это Люсьен Бервилль, ведь…

У него едва не вырвалось: «…ведь отец не мог ошибаться!»

– Дама с таким именем никогда не работала для нашей фирмы.

– Поразительное сходство!

Как червь, закопошилось в нем подозрение: отец солгал. Он не сохранил ни единой фотографии Люсьен Бервилль, а когда три года назад Этер стал домогаться снимка матери, обвел его вокруг пальца, показав портрет Уны Сэлливан.

В салоне знаменитого ювелира Этер навсегда расстался с доверием к отцу. Он ни словом не обмолвится ему о своем открытии, никогда не заговорит с ним о матери. Отныне он станет внимательно следить за отцом.

Через год Этер окончил колледж и сдал экзамен на экономический факультет университета Беркли. В тот день он получил от отца чековую книжку на свое имя с достаточно скромной суммой, но юноша, до сих пор не имевший ни цента, почувствовал себя свободным и богатым. Этер засобирался на свои первые самостоятельные каникулы.

– Поедем вместе в Индию, – предложил отец.

– Я хочу увидеть Америку. Я не знаю собственной страны.

Кроме той поездки в Нью-Йорк, Этер нигде больше не был. Он не сомневался, что отец не откажется от Индии, чтобы поездить с ним по Америке.

В Индии он достаточно успешно боролся со старостью, каждый год отдаваясь в руки восточных врачевателей, которые хранили тайны тысячелетней медицины. Оттуда отец возвращался действительно помолодевшим и даже подобревшим: с годами его деспотизм рос.

Стив, неразлучный спутник отца, рассказывал о таинственных клиниках, где лечили богатых стариков. Особенно его заворожил Дом Здоровья в Кая-Кальпа, где пациентов заставляли голодать, держали на растительной диете, купали в таинственных маслах, поили бальзамами и возвращали увядшим телам упругость, а усталым душам – радость жизни.

– Ты жаждешь от меня освободиться, – печально заметил отец, когда не помогли все искушения.

Этер был уже самостоятельным человеком.

Отец все еще маниакально боялся дорог, забитых автомобилями, воздушных коридоров, переполненных самолетами, даже поездов. И все-таки Станнингтон-старший отдавал себе отчет, что оградить сына от жизни он не может.

– Я буду тебе звонить, – пообещал юноша.

Его все сильнее душила эгоистичная любовь отца. Этер всегда чувствовал опеку, хотя отец пытался сделать вид, что ее не существует.

И вот Этер, ошеломленный свободой, вырвался в мир. За ним двинулся опекун – студент-старшекурсник Беркли как бы случайно познакомился по дороге со своим подопечным, и Этер, сам того не зная, путешествовал бок о бок с воплощением заботы отца.

Бостон.

Ожили на целый год упрятанные в подсознание воспоминания о Люсьен Бервилль. Юноша не только не забыл о бессердечной, но и успел задать себе множество вопросов, на которые должен был найти ответы. После того как раскрылась мистификация с портретом, вера Этера в искренность отца разбилась вдребезги. У отца была своя правда, но он, Этер, услышит, что скажет сама Люсьен, прежде чем окончательно осудит ее в своем сердце.

Единственные данные, которыми он располагал, были вписаны в его метрику. В Бостонском архиве он бросил в автомат монетку и заказал полную выписку, введя в компьютер свои данные.

До сих пор Этер не спрашивал, где именно родился. Когда отец сообщил ему, что в Бостоне, он решил, что в каком-нибудь отцовском поместье под Бостоном, в его городском доме, но никак не в клинике, пусть даже самой престижной.

Все Ангелочки, четверо братьев и сестер Этера, родились или в Роселидо, или в Лос-Анджелесе, в доме у океана. Так гласили надписи на их надгробных плитах. Только он, как оказалось, родился в клинике, названной, как гостиница: «Континенталь».

Он усмотрел в этом факте нечто унизительное. Отцовство Пендрагона Станнингтона в отношении Ангелочков следовало из самого брака, а Этера он мог и не признать. То, что признал, и немедленно, как следовало из метрики, Этер как-то упустил из виду.

Униженный казенной клиникой, он как никогда почувствовал себя сыном Люсьен Бервилль и не вспоминал о данном отцу обещании не искать ее.

Кроме фамилии, Этер не располагал никакими данными, поэтому обращаться в адресное бюро смысла не было. Электронный мозг мигал пустым экраном, не в состоянии справиться с заданием. Как последний свой козырь Этер ввел в беспомощную машину название клиники, в которой родился. Тогда машина заработала.

«Люсьен Бервилль… проживает… профессия: медсестра», – зашелестела бумажная лента.

Этер замер, обуреваемый смешанными чувствами. Огромная радость: он ведь нашел мать! Волнение перед встречей. И – разочарование. Он уже настроился на трудный тернистый путь поисков и психологически не был готов к тому, что адрес Люсьен Бервилль отыщется с такой легкостью. Вот, пожалуйста: у него в руках ее адрес.

Как слепой, Этер бродил по городу и мысленно разговаривал с матерью. Сколько ему надо было ей сказать!

Он сел, чтобы привести мысли в порядок. В парке под зелеными кронами деревьев белели статуи Ченнинга, Костюшко, Филлипса, но он уже не мог заставить себя рассматривать фигуры заслуженных деятелей Америки. Ноги сами несли его на улицу, где жила ОНА.

Он присматривался к женщинам, которые входили в здание или выходили из него, пытаясь угадать, кто из них ОНА. Он мечтал, что сердце подскажет матери, кто ждет ее у дверей, что она сама подойдет и скажет: «Сыночек!»

– Чего ты тут ищешь, парень?

На третий день патрульный полицейский обратил на Этера внимание, потому что в полицию позвонила испуганная старушка и сказала, что за домом следит странный подросток. Старушка подчеркнула, что молодой человек провожает каждую женщину каким-то сумасшедшим взглядом.

– Я приехал к матери! – ответил Этер с радостью, счастливый, что может хоть с кем-нибудь поделиться. – Я приехал к матери! – повторил он и улыбнулся. Лицо его просияло, как у святого или безумца.

– Так иди к ней, – посоветовал страж порядка.

– Я очень волнуюсь, – признался Этер все с той же блаженной улыбкой.

– Только здесь не стой, сынок, она же тебя ждет. Иди к ней, – еще раз сказал полицейский и слегка подтолкнул Этера.

«Безвредный псих!» – подумал он про себя.

Этер вошел в дом, который за три дня стал ему так же дорог и близок, как тот, в Роселидо. Его переполняли счастье и любовь. Он нес матери свою тоску, свою привязанность и прощение всего, что происходило в его жизни до сих пор. Никаких упреков!