Одинокий рейд - Александр Плетнёв

Базировавшийся на чилийской базе в Сан-Феликс «Нимрод MR.1» сначала зафиксировал работу мощной радарной системы, затем обнаружил корабль, опознанный им как «Генерал Бельграно». И в нескольких милях, наконец, пилоты увидели предмет головной боли своих адмиралов — «Kirov- battlecruiser».

Крейсер «Пётр Великий».

Мир таким не сóздан,

Я в ладони звёзды,

Лёгкие, как воздух,

Я — соберу!

Трясли за плечо настойчиво, но аккуратно.

— Что? — Снилась обычная свойственная сновидениям перемешанная хрень, — что? Что-то случилось?

Скопин машинально взглянул на светящийся циферблат.

«Ох ты… «собака[54]», три часа спал»!

— Что случилось?

— Товарищ капитан 2-го ранга! Командир на ГКП[55] требует, — лица вестового не было видно — лишь силуэт на фоне открытой двери каюты.

«О! Терентьев наконец оклемался».

Но тут в коридоре послышались неторопливые шаги, проём загородила массивная фигура, вообще перекрыв доступ свету.

— Сам пришёл, — голос Терентьева звучал глухо, и Скопину показалось — замогильно.

«Ща начнёт строить, — предвиделся тяжёлый разговор с командиром, — разнос неминуем».

Вестовой шмыгнул из каюты, мягко прикрыв за собой дверь.

Однако, устроившись у рундука, Терентьев начал совершенно о другом:

— Ты знаешь, а мы-то и как прогрессоры совсем несостоятельны.

— В смысле?

— Мобильники все эти, компьютеры, и даже твой ноутбук — всё это уже есть. Пусть не массово, но в опытных разработках. А наши пока изучат, пока освоят производство (ведь тут важна технология), на западе уже пойдёт массовый вал. Точнее в Китае.

Да, несомненно, где-то можно сэкономить и сократить время разработок. Не делать лишних движений. Но я представляю, какая это инертная машина — Советский Союз.

— Но в целом, аутсайдеровская информация…, горбачёвы-ельцины, маккейны, баракабамы, алькаиды? — Мозг медленно просыпался, но Скопин легко включился в разговор — сам об этом думал накануне.

— Вот это самое худшее, — вздохнул Тереньев, — ладно если бы узкий круг: я, ты, не смотря на твоё порой легкомыслие. Но нас на корабле более шести ста человек, и каждый знает.

При Сталине всех вообще бы распределили: толковых по шарашкам, бездарей (благо у нас таких единицы) в тмутаракань-калыму. Кто в Кремле сейчас? По-моему Андропов. И КГБ никто ещё не отменял в восьмидесятый-то год. Что им делать с пьяными языками, которые знают о развале Союза?

— Будут так же служить на «Петре»….

— Крейсер всё же напичкан «новым», его поставят у дальней стенки, обнесут забором и распотрошат, по крайней мере, по электронике точно!

Для главкома флота это ещё одна боевая единица, для страны ещё одна статья расходов, но несомненно — это подарок. А вот нам всем, что?

— Что?

— Мы-то расслаблены. В квартирах унитазы-ванны-комфорты, у большинства уже хорошие иномарки (были). Ты легко перескочишь на…, хорошо, тебе за заслуги перед родиной и партией — «Волга-двадцатьчетвёрка»!

— Мя-я-ягкая, — так же мягко стеля, причмокнул не без улыбки Скопин.

— Да, мягкая, но вечно воняющая бензином.

— Да ладно тебе, это всё быт, люди привыкают ко всему! — Скопин вдруг встрепенулся, вскочив, — а не думаешь ли ты, что кто-то уже из экипажа надумал к амерам податься, и за этот самый комфорт продать…, инфу какую…, эту самую аутсайдеровскую?

А пусть попробует! Мы ни в какой порт заходить не будем до самого Союза. Если какая падла найдётся — пусть вон в арктические воды ныряет. Ему ребята из «дэшэка» грузиков свинцовых подвесят.

Да и вообще, надо замполита подрядить, чтобы с экипажем работу провёл, морально-душевную. Да и сам ты…, утром конечно….

— Поговорил в общих чертах, даже прошёлся по БЧ — умы́

в брожении, но не рефлексируют. Ни о будущем, ни о прошлом. Словно ни у кого не осталось там семей. Словно им тут не вливаться в новую жизнь.

Эта история с «Конкерор»…, все воинственны до невозможности. И ладно бы только молодые пацаны? Лишних тут у нас почти нету — офицеры и контрактники. Срочников раз, два — обчёлся! Но даже твой Забиркин — тощая грудь колесом, чуть ли не лично расправился с атомной ПЛ. Как дети право!

— Зато, сам же говоришь, без рефлексий и нервных срывов.

— Ну, хоть тут спасибо. Но вот скажи мне — за каким ты хреном в это полез?

«Ну, вот — командир плавно подошёл к выволочке», — Скопин на мгновенье выпал в думках, потом взъерошив волосы, возбуждённо выдохнул:

— А помнишь нашу игру, когда «все всё знают»? Опустим первую мировую. Но вот когда Гитлер знает, и Сталин знает, и миллионы, включая будущих погибших знают. И все зная, говорят: немцы — «не надо нам позора ещё хуже версальского!». Русские — ужас! Миллионы погибших! И все опускают руки и говорят «нахрен!».

А Гитлер в ответ: «мы пойдём другим путём», и давай перекраивать «Барбароссу». А и Сталин тоже не дурак, бесноватому верить. Кто тогда опять был в выигрыше? И так и эдак — при всех раскладах?

— Помню — англосаксы.

— Вот поэтому!

— Ее ори!

— Молчу! Знаешь, наверное, единственный раз почувствовал, что могу что-то, ну хоть не изменить, но коснуться, чтобы траектория пошла по-другому, с надеждой, что лучше.

Скопин глубоко вдохнул, шумно выпуская воздух и, успокоившись, возвратился к разговору:

— А что там сейчас страна? Андропову недолго. Союз на пике могущества, но уже как с горы — набрал скорость. Люди…, прикинь, родители ещё молодые, только первомай отгуляли, нам в школу с утра. А скоро каникулы, и как всегда казалось в начале — впереди целая вечность лета. А помнишь дядю Славу-моряка?

Скопин даже глаза прикрыл, погружаясь в почему-то всегда солнечные воспоминания детства.

Над их микрорайоном пролетали, нередко ревя форсажем «сушки», а мимо дома проходила одноколейка в техзону, и все мальчишки разрывались между мечтой стать лётчиками или машинистами тепловозов, в которые их иногда добрые дяденьки-железнодорожники пускали прокатиться-поглазеть. Ровно до той поры, пока в их небольшой двухподъездной трёхэтажке не поселился дядя Слава. Моряк-отставник — вполне крепкий жилистый мужик, но что-то хватанувший на службе, что его списали с совершенно незаметной инвалидностью (ведь для них тогдашних пацанов, инвалид это человек без ноги, например).

Именно дядя Слава их и заразил морем. Правда, из всей их ватаги только вот Колька Терентьев, да он поступили в мореходку. Колька-отличник с первого раза и на два года раньше.

— Помню, — сдержано кивнул командир.

— Да-а-а, — протянул Скопин, — дядя Слава был личность!

— Личность, — повторил Терентьев, но не в интонации подтверждения, а словно пробуя слово на вкус, — когда в дело вступает статистика — мы уже не личности.

— Ты о чём?

— Англичане взяли на эту войну ядерное оружие…, - Терентьев запнулся, пытаясь подобрать слова поточнее.

— Если англы начнут проигрывать, у Тэтчер хватит яиц для ядерного удара? — Догадался Скопин.

— Да. Но дело даже не в этом локальном конфликте. Мы едва тут появились — уже пали́м по-тихому. А как поведут себя наши ястребы в Кремле, если узнают про перестройку со всем последующим бардаком? Не захотят ли вдарить, упреждая, пока СССР ещё может вдарить, чёрт меня подери?

Понимаешь, все эти люди, даже если это параллельная (не наша реальность), имеют право на жизнь, спокойную, без войны. Хотя бы до того времени, пока не начался развал, перестройка и всё прочее. Мы же своим вмешательством можем разрушить даже тот не всегда самый приятный мир, что получился в нашей истории.

— Да уж…, думаешь ты весьма…, о многом, — Скопин потерялся в попытке выразить свои комментарии.

— Думаю! — Жёстко кивнул Терентьев, — а ещё я думаю, что мы (весь экипаж, все 635 человек) придём в страну, где у нас нет никого, и ничего. Ни дома, ни квартиры, ни даже комнаты в общаге. Помнишь, как мыкались после перестройки, без зарплат, никому не нужные?

— А ты не рефлексуешь по тому, что осталось там? — Осторожно спросил Скопин, — дети, жена?

— Дети, они как ростки зелёные весной — пробьются через асфальт.

— Жена?

— А что жена? Найдёт другого.

— Не ревнуешь?

Терентьев пожал плечами.

— У меня сейчас забот, что не до сердечных думок. Сам знаешь, как у меня было: семенная жизнь — рутина. Бродит где-то чувство собственности, что она будет так же кричать под другим. Глупо конечно. Претензия на исключительность.

— Хочется сказать «сочувствую».

— Хочется зафигачить тебе чайником, дурак!

Наконец заржали, находя в этом лекарство для психики и перегруженного думами мозга. Но отсмеялись всё же коротко, а Терентьев даже скомкано в конце. Его улыбка погасла, а взгляд переместился на наручные часы.

— Теперь я хочу услышать то, что не занесено в вахтенный журнал. Харебов и второй номер отбились — решил дать им поспать, как и тебе, кстати. А Забиркин ещё тот рассказчик.