Ангелоиды сумерек - Татьяна Мудрая

Внутри были сени с ведрами, тазами, горшками и замшелым деревенским рукомоем – по виду чайник с двумя носиками. Воздух тут был затхлый и слегка подванивал. Вторая дверь показалась мне слегка более обжитой, что ли. Мелкие цветные стёклышки были вставлены в частый переплет, ручка отполирована и согрета прикосновениями, снаружи у порога лежала довольно чистая тряпка.

А внутри на высоких полках жили книги.

Они плотно заставили всё пространство от пола до потолка, чуть прогнули собой полки и чуть выдались, выдавились наружу, как зерна спелого кукурузного початка.

И легли на подоконник баррикадой.

– Значит, верно, что вампиры могут видеть в темноте, – сказал я.

– Нет. Почему, ты думаешь, мы жжём в музее факелы и свечи? Для красоты, это верно, но не только. Глаза сумров чувствительны к свету, а кожа – к излучениям, но видим мы на кошачий манер, разве что зорче.

– Мне не говорили.

– А ты не спрашивал.

– Что тогда излучает здесь?

– Книги. Тысячи самых лучших на земле книг. Не просто хороших и гениальных. Но в самом деле светоносных.

– Это мы собирали?

– Нет, вот он.

Теперь я понял, что скомканная клетчатая материя на полу – старый плед с кистями, а длинный холмик под ним – человеческое тело.

Старик откинул покрышку с лица и попытался приподняться на локте, но не вышло.

– А, девочка. Моего крестника привела? Здравствуйте оба.

И на удивление звучный голос, и выражение светлых глаз, и даже совершенно седые волосы не создавали впечатления старости и болезни. А ведь он был почти полностью парализован.

– И вам того же, Георгий Валентинович. Как вы?

– Ползаю потихоньку. Ничего, пол твоими стараниями стал чистый. А то ведь бумажная пыль самая что ни на есть едучая. Так ты своего Павла книги привела смотреть или меня?

– И того, и другие.

– Думаешь наследника мне из него сотворить?

– Не сейчас и не вот так сразу, Гэ Вэ, – Мари как-то по-особенному улыбнулась.

– Ну что же, – вздохнул он. – Павел, ты ведь чувствуешь лучи. Выбери свою книгу, ладно? Вот как заводчики дают покупателю щенка выбрать из помёта: кто из них первый подойдет. Но не приласкается, а доверие окажет. Понял?

Я послушно повернулся к стеллажам. Вот удивительно – они звучали! На разные лады, тихо и настойчиво. Когда-то в детстве меня учили брать ноты прямо с листа – уроки сольфеджио были самыми для меня мерзкими. Потом, уже бросив казённую музыкалку, я догадался, что ноты могут входить в тебя так же просто и незаметно, как буквы на уличных вывесках, и именно это означает «свободно читать». Но кто сейчас был чтецом и кто – тем, кого читают? Я поворачивался вокруг своей оси, пытаясь уловить все эманации и пропустить их через себя.

– Книжный стан, – кивал за моей спиной Георгий Валентинович. – Хорошо темперированный клавир и отлично выплетенный канат.

Среди плеска и звонов один голос зазвучал ниже и сочнее прочих. Я протянул туда руку – и тёплый шагреневый корешок потянулся к ней, как морда большого пса.

– Выбрано, – сказал Гэ Вэ.

– Теперь что – взять домой и читать не торопясь?

– «Ни в коем случае: книги в буквальном смысле его жизнь», – быстро просигналила мне Мария. И потом:

– А ты попробуй перелить содержание в себя. «Как душу плюща и мою кровь». Это и есть ритуал посвящения.

– Будем надеяться, что книжка – не Мильтон с иллюстрациями Блейка и не Данте в интерпретации Сандро Боттичелли. Почтенные классики, но ужас как навязчивы и жадны до вашего брата, – рассмеялся Георгий.

Я не ответил – нечто светлое и неосязаемое вошло в меня и перелилось через край. А потом уплотнилось в мозгу и застыло твёрдым грецким орешком.

Книга снова задвинулась в ряд.

– Потом разберёшься, что это было. Переваришь. Девочка, выходит, ты снова одна?

– Выходит, так, – сказала Мария с облегчением. – Насчет уборки и мытья вы можете не беспокоиться, это и одной нетрудно. Пабло, выйди погуляй, я скоро, а вокруг красиво очень. Не соскучишься и кстати посторожишь.

Когда моя дама присоединилась ко мне и мы уже были на порядочном расстоянии от леса, она объяснила.

– Георгий, похоже, – единственный человек на Земле, что уцелел после СПИДа. Получилось так, что защитный ген активизировался, но на всё не хватило. Паралич, ползает по полу на руках.

– Ест-пьёт он что?

– От книг. Почти как мы. Видишь ли, его прямо в доме прихватило – оборону держать хотел, чудак. От современных пожарников, которые так и не явились. Меня тогда на первое взрослое дело послали – помочь, ну и разобраться.

– Он хотел умереть, я точно слышал.

– А я нарочно подстраиваю так, чтобы этого не могло получиться. Гэ Вэ – сильный, отважный, знает много и всё такое. Одному сумру его до конца просто не выпить, хотя и двум тоже, и четырем… Видел, как он тебе обрадовался и как сник пото́м, когда тебя полностью загрузило?

– Но понемногу вы с ним обмениваетесь.

– Конечно. Хитрить иногда приходится – он всё шутит, что тянуть лямку на этом свете и стать в точности таким, как мы, ему неинтересно. Он, видите ли, здесь хранитель всяческой премудрости, а торить новые пути пока не пробовал. Вот я возьму – хоть на словах – его кровь для какого-нибудь новичка вроде тебя, и заодно в него потихоньку своё введу, как шприцем. Кстати, далеко не всякий человек может выдержать большую прививку нашей кровью, но лишь пустой внутри. Или тот, кто потерял всё, что имел. Второе хуже, потому что предполагает насилие над душой. Ну и оборачивать людей больных и тех, кто в принципе может заболеть мором, тоже вообще-то не имеет смысла.

– Ну, Гэ Вэ уж и не человек. Некто средний.

– Ох, Пабло, ты забыл, что мы и люди – один вид и одинаковый геном. Только акценты разные.

Пустой изнутри. Как я-Андрей. Это что – ругань или похвала?

А причина этого? Отсутствие во мне предрассудков и стереотипов или заурядный пофигизм, происходящий от невежества?

Золото, как говорят алхимики, получается только из золота, открытость миру – лишь из внутренней свободы и непредубежденности.

Самое худшее в религии – когда и если она клеймит еретиков и вырывает инакомыслие, как плевел. Потому что в такой вере нет свободы и нет возможности развиться далее.

Пригоршня премудростей, которыми меня внезапно оделили.

Дома я мельком ознакомился с книжкой, что ко мне прилепилась: тоже в сугубо нравоучительном роде. Я так и не понял, кстати, что в ней такого великого. Старомодный, многоречивый и весьма хитроумный детектив, что сподобился поглотить изрядный кусок летописи дворянского рода, с хорошей примесью восточной экзотики и западного визионерства. «Лунный Камень» Уилки Коллинза. К нему очень кстати приплелась любимая гадательная книга дворецкого Беттереджа, великий «Робинзон Крузо», а также некая сомнительная история в стиле нуар, по всей видимости пародирующая изначальную повесть.

С нее я и начал.

«Женщина в платье и ошейнике сомнамбулически гляделась в зеркальное стекло витрины, и он сразу понял, что из нее выйдет слишком лёгкая добыча. Шерстяной футляр до колен – без пятнадцати суток „маленькое черное платье“ имени Коко Шанель; мягкие туфли без каблука, обшитый стеклярусом ридикюль, колье-ошейник из ненатурального жемчуга с плоской стекляшкой посередине. И некрасива. Каштановые волосы, распущенные по спине широким опахалом, и ненатурально большие темные глаза – тот утешительный приз, который выдают признанным дурнушкам на день рождения вместо даров фей или там волхвов. Возможно, отыщется тип, что западёт на приплюснутый носик и широкоскулую маску, что у бабы вместо лица, но он, Фрэнк, не из таковских.

Вот подвести тачанку под самый поребрик и небрежно окликнуть – это он может.

– Эй, детка, сколько берёшь за ночь?

А глазки у нее не так уж плохи – ишь как заполыхали во всё личико!

– Кому даром, мистер, а кому и вовсе не по карману.

Ничего себе отбрила. Игра становится интересной…

…Экипаж марки „Паккард-1608“, с большой претензией, их любят все здешние парвеню. Однако для знающих – весьма недурной мотор, выносливый и скоростной. С гончаками не сравнить и большой вес не поднимет, но в остальном достоин своего шофёра. Лаконичный крылатый силуэт, плоское, как бы разломанное посередине лобовое стекло с металлическим средником, роскошные хромированные накладки на радиаторе и обводы круглых фар. Между передним и задним сиденьями – выдвижная перегородка со стеклом. Такие стали модны, когда в город хлынули потоки белых эмигрантов с одним умением – бойко крутить баранку. Бывших воинов отличал взрывчатый темперамент и способность чуть что хвататься за шпалер. По сей причине все безлошадные граждане вооружались кольтами, заточками и полной обоймой экзотических ругательств. Этот юнец – иного замеса. Холоден, нагл и преступно обаятелен. Арийская бестия.

Он открыл дверцу и стал ногой на тротуар.