Конкистадор поневоле - Михаил Александрович Михеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
За очередным поворотом обнаружился тот умник, что оглушил Семена. Правда, узнал он его далеко не сразу. Обычный мужик, худощавый и жилистый, сидел на завалинке и аккуратно водил точильным камнем по клинку. Шворк, шворк… Звук этот привлек внимание Семена, и, так получилось, вначале он узнал оружие, а затем уже его владельца. Ну а когда узнал, то остановился настолько резко, что один за конвоиров, не успев среагировать, с размаху влетел ему в спину.
– Слышь, командир, – к сожалению, в нынешнем состоянии в голову лезла только манера родного времени, причем по большей части хулиганистого детства. – Это как ты меня, а?
Точильщик не обиделся. Только поднял глаза и безразлично пожал плечами:
– Ты неправильно двигаешься. Совсем неправильно, – и вернулся к прежнему занятию. Шворк, шворк… А переспросить Семен уже не успел – конвоир, сообразивший, что здесь что-то не так, и разозлившийся, с чувством врезал ему кулаком в спину. Семен едва удержал равновесие и, забыв про свои хотелки, шустро зашагал в указанном направлении, благо идти оказалось недалеко.
Польские главнюки, как и следовало ожидать, оккупировали самый большой дом, где наверняка строили коварные планы по захвату города, страны, планеты и, в перспективе, вселенной. Ну, чем там положено заниматься злодеям. А если по-простому, то сидели и пили – запах паршивой местной браги Семен почувствовал, еще только подходя к крыльцу.
Тем не менее, сколько бы они ни выпили, ясность мысли никто не потерял. Это Семену пришлось испытать на собственной шкуре. Конвоиры, втолкнув его в комнату, сразу же убрались куда подальше, оставив пленного один на один с неприятностями, и пришлось стоять, как сосна на горной вершине, а местные отцы-командиры изучали Семена внимательными, не злыми, а, скорее, безразличными глазами. И от этого безразличия становилось еще более неприятно.
Их было двое. Один – среднего роста мужчина, одетый в простую, даже на вид удобную одежду. Простую-то простую, зато сшитую из дорогой ткани, это было видно невооруженным глазом. Он сидел и спокойно ел, ухитряясь делать это настолько вкусно, что у Семена предательски заурчало в животе. Рядом сидел, привалившись к бревенчатой стене и прихлебывая из глиняной посудины какую-то полужидкую кашу, священник. А может, монах, черт их разберет. Не православный, конечно, а вот католический или протестантский – хрен поймешь. Во-первых, одежда истрепана, а во-вторых, будь она даже в идеальном состоянии, Семен все равно не разбирался в нюансах покроя. Так что это с одинаковой вероятностью мог быть и католик, поскольку в Польше это течение христианства вроде бы основное, и протестант. Как-никак среди наемников много немцев, а там своя церковь и свои понятия для падре. В общем, обычный походный священник, наверняка не трус и не дурак. Трусы – они в походы не ходят, а дураки не пользуются авторитетом. Этот же, раз сидел здесь и вел себя по отношению к командиру (а кем же еще мог оказаться его сотрапезник) без малейшего подобострастия, что воспринималось как должное, авторитетом как раз мог похвастаться. В общем, опасный тип, и Семену он совершенно не понравился.
Кстати, отсутствием осторожности эти двое тоже не страдали – руки у Семена так и остались связанными. Оставалось лишь мысленно пообещать устроить этим умникам сюрприз и сосредоточиться на предстоящем общении. В том, что оно будет, Семен не сомневался – зря его, что ли, сюда пригнали…
Между тем предводитель наемного воинства закончил наконец трапезу и соизволил обратить внимание на пленного. Точнее, продемонстрировали, что обратили внимание. Пауза, театральная, но, на взгляд Семена, избыточно затянутая, и вопрос:
– Откуда ты и зачем пришел?
Ни имени, ни фамилии не спросили, и было это паршивым признаком. Не хотят, значит, забивать голову бесполезной информацией. А это, в свою очередь, означает, что шансы оказаться прикопанным где-нибудь в овраге в перспективе очень велики. Хотя, может, здесь другие нравы?
Обдумывая этот вопрос, Семен выдержал слишком длинную паузу и поздно сообразил, что это могут принять за желание поиграть в несгибаемого партизана. Поляк встал, не спеша, вразвалочку подошел к нему – и в следующий момент Семену показалось, что в животе у него разорвалась бомба. Удара он не увидел, поляк даже не замахнулся, но следующее, что сумел запечатлеть мозг, были истоптанные доски пола и грязные сапоги у своего лица. Почему-то эти сапоги врезались в сознание сильнее всего, а следом пришла злоба.
– Да пошел ты… – и открытым текстом куда, благо жить в России и не знать великого и могучего со всеми его загибами и перегибами сложно.
Это было глупо. Поляк с интересом, по-птичьи склонив голову к плечу, выслушал мнение о собственной особе, ее появлении на свет, способах размножения, практикуемых родителями, и восхищенно поцокал языком. А потом Семен был избит так, как никогда в жизни.
Вновь соображать что-то он смог лишь минут через пять. Болело… ну, проще сосчитать, что не болело, однако по прошествии совсем небольшого времени стало ясно – били хотя и максимально жестоко, но так, чтобы не нанести серьезных повреждений организму. И поляк, кроме собственно хорошо поставленных ударов, обладал навыками врача. Или палача, что в эти годы значило частенько одно и то же.
Поляк сидел за столом и снова жрал. И куда только в него столько лезет? И что за мысли лезут в голову, переваливаясь в ней, словно булыжники? Впрочем, особенности защитных реакций мозга Семена волновали в последнюю очередь, куда сильнее его заботила медленно уходящая боль.
– Сын мой, я бы советовал тебе больше не сквернословить. Я, как верный служитель Господа нашего, с пониманием и смирением отношусь к грязи, пусть она даже льется из уст схизматика, но гетман – он ведь не такой терпеливый. И он просто ненавидит тех, кто не понимает… – священник говорил и говорил, но Семен уже отключился, заставив голову взяться за обработку информации.
Надо же, оказывается, прием «добрый и злой следователи» известен уже в эти времена. Ничто не ново под этими небесами. Похоже, священник, отложивший в сторону миску
