Вексельное право - Георгий Лосьев

– Никакого боя у него нет, – сказал я угрюмо.

– Еще бы!.. Откуда и быть бою!

После этих разговоров понятие «интуиция» перестало мне казаться только мистическим анахронизмом, дошедшим до нас по наследству от пещерных предков.

Утки же улетают за тридевять земель, а возвращаются прямехонько к месту рождения, без компаса.

Лошадь в самый страшный буран – выходит в деревню.

Человек обладает даром предчувствия.

Чутье, догадка – вот она, интуиция. И никакой тут мистики. А великокняжеское, то бишь царское, ружье меня, кажется, ведет верным путем. Теперь о прежней предвзятой любовной версии мне уж и вспоминать не хотелось. Теперь можно было сделать кое-какие новые неоспоримые выводы:

1. Замечательное с виду, но никуда негодное ружье до перехода в руки Андреева находилось в руках Кружилина.

2. Андреев был в доме Кружилиных своим человеком.

Кружилин не нэпман, но приторговывает: почему бы ему не использовать Андреева в качестве комиссионера-подручного?

И все это казалось вполне вероятным, обоснованным. Значит, Володя Андреев был замешан в какую-то, по-видимому, темную историю…

Но и вокруг этой новой гипотезы был туман. Туман, туман… Я уже подумывал: не выехать ли самому в Энск, разыскать там милейшего Евгения Александровича и…

Нет, нет: для ареста оснований мало.

Ну, подделал надпись на ружье, пытался сбыть подделку за оригинал – это в торговом мире считается закономерным… Теперь не восемнадцатый год, и за торговлю антикварией не привлечешь: торгуй, сделай милость, укрепляй государство, продавай золотишко зубодерам и всяким любителям – и никаких арестов!

Только… только почему же они все врут? И мадам Кружилина врет, и дантист Петр Петрович врет… Старушка – домохозяйка Андреевых сказала на повторном допросе, что никогда не было посещений Володиной квартиры мадам Кружилиной. Может, и эта врет?

Опять думы, думы… Но никаких больше интуиций: на этой стадии расследования только – логика!

Однако логика пока не выручала, а делать разные перекрестные допросы и очные ставки не хотелось: могут совсем уйти в себя, замкнуться, и тогда – пиши пропало!..

В эти часы раздумий выручила меня знакомая Лелечка Золотухина. Встретились мы с ней случайно на почтамте.

Лелечка сияла:

– Здравствуйте!.. Поздравьте: меня в комсомол все же приняли!

– Поздравляю, поздравляю, Леля Золотухина. А как же папа-нэпман?

– А он вовсе не нэпман, оказывается?.. Знаете, как я рада! Сегодня скажу этой гордячке Соньке Кружилиной: что, взяла? А на дружбу с ней мне – наплевать!

– А разве Софья Кружилина вернулась аз Энска? – удивился я.

И пришло время удивиться Золотухиной:

– Из какого Энска? Никуда Софья не уезжала, с чего вы взяли? Они в деревне Мочище живут, на даче… И мы там же, рядышком. И часто ездим в город вместе на моторке.

– Гм… А Сонина мама живет там же?

– Елизавета Петровна? Да разве вы не знаете – Елизавета Петровна не мама Сонькина, а мачеха, а до того была замужем за этим толстым дураком Гриневичем… Ну, зубной врач… Нет, Елизавета Петровна сидит в городе: боится квартиру оставить. У них добра много…

– И поддерживают знакомство все трое? – снова подивился я.

– А что ж?.. Гриневич – страшный богач, перед ним все заискивают…

– И Кружилин дружит с прежним мужем своей жены? Чудеса!

– Никаких тут чудес нет… все они – сволочи! Вы о Кружилине и Гриневиче… поговорите с моим папой: он многое расскажет.

– Обязательно, Золотухина, обязательно. А вы, девушка, не могли бы подготовить к этому разговору вашего папашу?

– Папка у нас на курорте. Скоро приедет… Ну, до свиданья. Пойду дам телеграмму ему. Обрадуется, что дочь теперь полноправная стала. А Соньке – вот! – Она сделала длинный нос из десяти пальцев и исчезла.

Я стоял пораженный: новость! Почему же я не догадался обо всем этом поговорить с подругой Софьи Кружилиной раньше, раньше?..

Дачное сельцо Мочище – двенадцать верст от города, и дорога лесная; так роскошно пахнет там медоносными цветами, что я не удержался: приткнул велосипед к березе и повалился в траву. Смотрел в синее-синее, бездонное небо и курил…

Так-с… следовательно, к прежним догадкам добавились новые открытия…

Очень может быть, что Елизаветой Петровной, назвавшей мне Гриневича, руководила не растрепанность чувств женщины, застигнутой внезапным вопросом следователя… А что же? Что? Озлобленность: прежний муж и падчерица. Несмотря на семейную идиллию, есть основания думать, что Елизавета Петровна Кружилина и Петр Петрович Гриневич не испытывают друг к дружке нежных эмоций… А падчерица Софья – она и есть падчерица! Почему бы не повесить на ее шею жернов любовного обмана жениха?.. Да, верно: почему нет?.. Что Гриневич на тридцать лет старше Софьи – не резон: мало ли лысых брюханов-«любителей»!.. Но самое любопытное, что обнаружился новый обман мадам Кружилиной – оказывается, никуда не уезжала Софьюшка!.. Решительно Софья начинала мне нравиться: умная девица!.. Только забыла, что шило из любого мешка вылезет!..

Она вышла меня встретить за калитку палисадника, будто знала, что я приеду, и у меня мелькнула мысль о Золотухиной: вероятно, уже посекретничала…

Пока Софья читала мое служебное удостоверение, я разглядывал ее наивнимательнейшим следовательским взором: да, хороша, черт побери! Зря Олечка сказала презрительно: «Только коса да глаза»… А разве этого мало, чтобы влюбиться? Глаза огромные, голубые, такие же бездонные, как небо. Коса, русая, русская коса, мало не до пят… Руки – я вспомнил красивейшие руки Евгения Александровича!

– Пройдемте в дом, гражданка Кружилина. Ваш отец здесь, в Мочище?

– Отец в отъезде… Ставьте велосипед к террасе…

Итак – допрос.

Начал я с другого конца.

– Почему вы вступили в комсомол?

– А разве это имеет значение?

– Отвечайте на вопрос…

– Я… я давно сочувствую.

– И когда флиртовали с белогвардейцами?

– Это ложь!.. Мой отец – партизан красный. И я не буду отвечать на такие вопросы!

– Будете отвечать на все мои вопросы. Иначе… Сколько вам лет?

– Двадцать четыре…

– Поздновато спохватились…

Я чувствовал в себе нараставшую злость, и она обращалась в отвратительное, а у следователя даже преступное, издевательство над допрашиваемым. Наконец подавил в себе это…

– Почему вы скрываетесь, Кружилина?

– Я?.. Я не скрываюсь.

– Вам была оставлена повестка у мачехи (она вздрогнула). Почему лжет ваша мачеха? Почему вы глаз не кажете, не присутствовали на похоронах Володи? Что значит в вашей жизни Андреев? Ну, отвечайте!

Она смотрела мне в глаза, и я подивился внезапной перемене: оказалось, что глаза уже не бирюзовые, а поблекли, куда-то запали; губы синеватые, и одета совсем неряшливо… Вон даже чулок висит складками…

Разъяснил положение девяносто пятой статьи Уголовного кодекса.

– Будете врать – тюрьма! – уже прямо предупредил я, хотя некрашеные губы, и бессонные глаза, и спущенный чулок немного пригасили злость: значит, переживает все же, чертова дочь!

А она спросила:

– Можно, я сама напишу показание?

– Пишите. И вот что: дайте мне все письма Андреева.

– Письма? Они в городе…

– Так ли? Где ваши вещи – ну, чемодан, корзина?

– Будет обыск? Вон там, под кроватью. Пожалуйста – ключи. Писем там нет. Я оставила все в городе…

Да, писем в корзинке не оказалось. Но лежал сафьяновый бумажник с документами о партизанской деятельности Евгения Александровича, и в нем – два векселя.

Форменные векселя: с советским гербом в левом углу хрусткой продолговатой бумаги, с водяными знаками.

На первом векселе значилось:

«Повинен я, Петр Петрович Гриневич, уплатить Кружилину Евгению Александровичу или приказу его две тысячи рублей в сроки, им, Кружилиным, назначенные…»

Я читал и глазам не верил: вот так «богач»!.. А впрочем, может быть, временно не было денег уплатить за купленное у Кружилина золотишко?.. Задолжал, а для верности – векселек. Ведь у буржуазии – векселя даже в одной семье…

Второй вексель я перечитал трижды.

– Что это, помилуйте, Софья Евгеньевна? – И застыл пораженный.

«Повинен я, Андреев Владимир Андреевич, уплатить Кружилину или приказу его в сроки, им, Кружилиным, назначенные, восемьсот рублей».

Вексель был датирован мартом нынешнего года…

– Что же это, Софья Евгеньевна? Андреев занимал деньги у вашего отца? Зачем ему понадобилась такая сумма? И как вы допустили?

– Это же «бронзовый» вексель… понимаете – не настоящий!.. – Тут Софья разрыдалась.

Плакала долго… Когда в рыданиях зазвенела истерика, я спохватился и грубо окликнул:

– Молчать! Слышите: прекратить истерику!

Такие окрики на нервных людей в патетические мгновенья действуют двояко: или слезы переходят в ярость (но это редко), или истерика прекращается…