Журнал «Вокруг Света» №03 за 1980 год - Вокруг Света

С трудом отрываю ноги от пола, иду дальше. Здесь были «жилые кварталы» подземелья. На стенах копоть от костров, от светильников. Кое-где гвозди, мохнатые от ржавчины, в красноватых блестках. Народ теснился поближе к стенам, оставляя по центру штольни лишь узкий проход. А вот перед поворотом в боковой ход размашистая надпись: «Ходить строго запрещено».

Это рука мужчины. Возможно, за углом был военный госпиталь, сюда заворачивали санитары с носилками, и им трудно было пробиться сквозь толчею. Потому-то и появились эти суровые слова.

Чуть поодаль изображение. Рисовали дети, девочка и мальчик. Девочка нарисовала почти в полный рост девочку, кудрявую, в руке букет цветов. Мальчик нарисовал строгого, даже сердитого мальчика, шагающего в обратную сторону от девочки. Но девочка, которая рисовала, была настроена миролюбиво, и возле цветов она написала: «Папа, мы (неразборчиво) тебе».

Ясно, эти цветы предназначаются папе. И папа, возможно, находился здесь же, у выхода, в боевом охранении. Или вместе с другими бойцами пошел добывать воду? Он придет и порадуется своим детям. Если придет...

Еще рисунок. Со стены смотрит рогатый черт с оскаленными зубами и вытаращенными глазами. Ну и страшилище! Круглая башка, круглый огромный живот. Широкий пояс... Нет, это не пояс, а протянутая через живот надпись: «Гитлер». Нарисовано нервно, наскоро... Ничем иным ребенок не мог расплатиться с Гитлером — так на тебе, вражина!

Фонарик ведет в глубину штольни. Издалека вижу большие рисунки. Самый большой — пограничник Карацупа со своим верным другом Ингусом. Кому из нас, людей среднего поколения, не знакома эта довоенная картинка?! Подпись художника: «Витя». А вот три воина: летчик, моряк, пехотинец. Над ними летят краснозвездные самолеты. Такая гравюра красовалась на наших довоенных трехрублевках, только там они были слишком красивые, а здесь — мощные, широкоплечие и суровые. Это наши защитники, как бы говорит юный художник, вот они какие, и никогда фашистам их не одолеть...

Очень много было под землей детей.

Неожиданный прорыв немцами наших Акмонайских позиций в мае 1942 года, жестокие бомбежки и угроза новой оккупации в то время, когда у жителей Керчи еще свежи были в памяти и Багеровский ров с его тысячами расстрелянных, и виселицы в центре города, и убийства ни в чем не повинных прямо во дворах, — все это привело к тому, что население толпами хлынуло в ближайшие каменоломни. А куда было деться? Переправа не справлялась с эвакуацией... Никто не знает, никем не сосчитано, сколько в каменоломни зашло людей, сколько вышло. Детей, как могли, спасали бойцы подземного гарнизона, делились последним глотком воды, последней крохой сахара, хоронили умерших, а самих бойцов, последних... их потом уже некому было хоронить.

Но что там дальше? Ветвится штольня направо-налево, манит неизведанными ходами. Сворачивать нельзя, я и так зашел слишком далеко.

Опять рисунок! Это уже рука взрослого. Шутка, что-то вроде дружеского шаржа. Подбоченясь, стоит красавица, завитая как барашек, и к ней идет мужичок, согнувшись под тяжестью мешка. Подписано: «Нине кавалер Петя несет муку». Вот какие в то время были кавалеры — не цветы дарили, не серебряные сережки, а муку. На, моя хорошая, живи, не погибай с голоду... Или, может быть, сидела эта Нина в глубокой печали, дожидаясь своего друга, а его все нет и нет, и тогда кто-то из соседей решил ее приободрить. Мол, не горюй, придет Петя, принесет тебе целый мешок муки!

Догадки тут можно строить самые разные. Надписи говорят сами за себя, сами подсказывают логику обстоятельств. Но не всегда в жизни бывает так, как, казалось бы, должно быть. То есть, размышляя вроде бы логично, часто рисуешь картину, далекую от действительности. Поэтому, читатель, не доверяйся моим догадкам, а порассуждай, подумай сам. Что тут могло быть?

Мне представляется, что под землей уже был голод. И остро не хватало воды. «Вода» — написано на стене. В другом месте рисунок: женщина несет ведра на коромысле. Не потому дети рисовали это, что было слишком много воды, а потому, что очень хотели пить...

Все, дальше не пойду. Фонарь мой совсем померк, хоть бы хватило света на обратную дорогу.

Опять шагаю мимо рисунков и надписей, и каждая надпись бросается ко мне живым голосом. Я вижу этих людей. Их голоса — то звонкие, то угрожающие, то еле шепчущие — сопровождают меня до самого выхода.

И вновь хожу под землей. Заменил в фонаре батарейки. Сегодня в одной из просторных, широких боковых камер мне открылось целое подземное городище. Половина площади камеры поделена на ячейки, наподобие пчелиных сот. Как и караульная стенка у выхода, они сложены из разномерного камня-бута в пояс высотой. Зачем, почему появились эти «единоличные кельи»?

Появились они, видимо, в ту пору, когда оборона каменоломен приняла затяжной характер. Люди берегли силы, отлеживались. Придя с вылазки или с караула, боец ложился отдыхать, зная, что на него никто не наступит в темноте. Свет берегли. Да и при светильнике долго ли наступить на открыто спящего человека, если бредешь в полусознании, едва волоча ноги?

В развалке камней попалась мне металлическая, из дюраля, трубка толщиной в палец и длиной сантиметров двадцать. Присмотрелся: дудочка, свирель. Да такая ладная! Тот, кто ее мастерил, видно, знал толк в музыке и умел играть. Он сделал инструмент на полную гамму — с одной стороны семь дырочек и еще одна с противоположной. А голосок с верхним срезом. Когда-то мы, мальчишки, делали свистки и манки из вербовых прутьев, и скос всегда у нас был снизу, как у милицейского свистка. А здесь, наоборот, как у кларнета. Голосок забит в трубку деревянный. Снаружи он обуглен. То ли мастер сушил его у костра и не заметил, как свирель скатилась к огню... Я вытер ее полой куртки. Поднес к губам, дунул — и в тишине пронесся неожиданно сильный, мелодичный, с чуть заметной сипотцой звук!

Я оторопел. Ведь ждал, что зазвучит, а вот поди ты, отчего-то робость взяла и сердце забилось. Слишком уж дерзко зазвучала свирель в этой тишине. Я зажег вместо фонарика свечу, присел у стены, начал переворачивать камни. Свеча для таких дел не очень-то удобна, но при ее свете лучше видно все Помещение. Вон какая громадная моя тень горбится на кровле и на противоположной стене! А из-за дальней оградки на меня смотрит странный камень: как любопытная чья-то голова с запавшими щеками и глазницами...

Под руками путаница красного телефонного провода, частью обгорелого. Блестящая, покрытая никелем, совершенно не тронутая ржавчиной пружинка. Конское копыто с мослаком. Еще кости, непонятно чьи. Пустые патронные подсумки... Один подсумок изрезан на полоски... Давно, бродя с товарищами в каменоломнях, мы находили куски проволоки с обгорелой на них кожей. Может, ее мочили, эту кожу, а потом распаривали на огне и пытались жевать?

Не знаю, сколько я провел времени у этой стены, помалу продвигаясь все дальше и дальше. Смотрю, свеча от меня уже далеко. И осталось ее на три пальца... Вот так и теряют люди под землей голову. Еще немного посмотрю — и на выход.

Свечу поставил на камень поближе. Вроде бы хорошо поставил, а она — хлоп и упала. Погасла. Вокруг воцарилась тьма. Полная. Кромешная. Непроницаемая. Каково же было защитникам каменоломен, когда совсем исчезал свет?...

...Уже в середине июня светильников почти не осталось. Для освещения шло содержимое «зажигательных бутылок». В какой-то из подземных камер, здесь или в другой каменоломне, был целый склад этих бутылок, и люди ими пользовались. Это было опасно, так как при соприкосновении с воздухом горючее вспыхивало, — случались несчастья, до сих пор памятные старым керчанам. Но все равно, как ни приспособлялись умельцы, света становилось все меньше и меньше. Под конец лишь где-нибудь в дальней камере мерцал крохотный, с зернышко, язычок огня или в штольне на повороте коптил потолок резиновый факел, единственный на десятки метров. И если в «каганце» иссякало горючее или огонь вдруг гасила взрывная волна... не так-то просто было его снова зажечь...

В других каменоломнях тишина обрывалась то глуховатым стуком телеги наверху, то гулом проехавшей неподалеку машины. А здесь тишина длится и длится. Только шумит в ушах кровь... Ты слит с безмолвием и чернотой. Тьма вокруг. Она простирается в толще камня, сквозь тебя и на немыслимые тысячи километров окрест. Это совершенно особый мир, мир тьмы, не имеющий измерения.

Человек привыкает ко всему. Старший лейтенант М. Г. Поважный, заменивший полковника С. А. Ермакова на посту командира гарнизона Малых каменоломен, рассказывал, что он и его товарищи знали на своей территории каждый угол и поворот и, привыкнув, пока совсем не ослабели, ходили обычным шагом. Но часто тьма вдруг отталкивала. Отбрасывала. Ударяла и опрокидывала. Бывало, люди сталкивались в темноте и разбивались в кровь.