Путешествие в Персию - Алексей Салтыков

28-го Декабря. Уже давно я не имею никаких известий из России; день ото дня становится мне тягостнее жить так далеко от своих, и я решаюсь на сборы к обратному пути, хотя теперь самое дурное время года для путешествия в Персии; даже в самом Тегеране, и верхом и пешком, трудно прокладывать себе путь чрез глыбы снега, которым завалены улицы. Сегодня вечером, когда я возвращался в город из Тегеранской цитадели (по-Персидски арк) где живет Г. Дюганель, часовой (по-Персидски караул) ударил прикладом провожавшего меня моего слугу Армянина, и едва не задел меня самого. Вследствие этого комендант цитадели не получит от меня ни чаю, ни сахару к новому году.

5—18-го Января 1850 г. Я перемог себя и решился остаться недель на пять; по истечении этого времени непременно отправлюсь. А между тем настанет весна, и дороги, надеюсь, будут не много лучше.

10—22-го Января 1859. Слава Богу, наконец, вчера утром я получил письмо из дому; теперь я спокойно могу ожидать весны. Жизнь моя все так же утомительно однообразна. Сегодня был я в бане и выкрасил себе волосы красной краской, по совету доктора нашей миссии, который полагает, что краска эта (хэна) сохраняет и укрепляет волосы. Персияне говорят, что и черная краска (ренг) имеет те же свойства, почему я и пригласил одну женщину, по имени Ситарэ» чтоб вычернила мне голову. По сообщенным ею сведениям, эти две краски, ренг и хэна, имеют множество достоинств; а именно: укреплять, отращивать, густить, мягчить волоса, вытягивать жар, унимать головную боль, и наконец освежать ее; сверх того могут употребляться как лекарство от ревматизма. Здесь все без исключения употребляют эти краски, женщины и мужчины, старые и малые, белокурые, седые, черные и рыжие — все красят волосы.

Только сейчас с базара, где открыл Афганскую лавку, в которой вышивают шали золотом и серебром с большим вкусом. Халат из хорошей кашемирской шали, вышитый таким образом, стоит около тысячи рублей (туманов сто.)

День прошел; но из десяти человек, обещавших мне разные вещи, ни один не сдержал слова. Это вещь обыкновенная в Персии, и составляет главную причину, по которой эта сторона так ненавистна. Быть всякий день по нескольку раз обманутым в своих ожиданиях, несносно. Старуха обманула меня насчет Абиссинки, старик купец Казим, комиссионер мой, также не исполнил поручения, а пришел только сказать, что нос его перегорел от горя (обыкновенная Персидская Фраза), от того, что я назвал его вчера лгуном. Во всех лавках, где должны были сегодня быть готовы для меня разные заказы, мне сказали, что будут готовы завтра. Не достаточно ли причин, чтоб спешить отсюда уехать? Персияне народ такой лживый, долговязый и обманчивый, что я опасаюсь, не сделают ли они мне каких-нибудь вовсе неожиданных затруднений при моем отъезде. Равнодушие и беспечность людей моих также меня сердит; их ни сколько не удивляют неисправности, которые я терплю ежедневно. Они прехладнокровно докладывают, что такое-то дело, на которое я имел причину твердо надеяться, не состоится; они удивляются, что я выхожу из себя от лжи и обмана. Это у них вещь обычная, и если Персиянину случится невзначай сдержать слово, то он претендует уже на награду, и менее червонца не давай. Я все записываю, что приходит в голову, чтобы по возвращении в Россию ни слова не говорить о Персии, как будто она не существует; Персия не стоит того, чтоб об ней говорить.

Сегодня вечером мне нечего делать, кроме как сидеть дома; я и сижу в моей маленькой комнате у камина, но скучно в ней одному. Обыкновенный дневной шум на улице понемногу утихает, и время моего обеда или ужина приближается. Но я сегодня не так здоров, потому что мало ходил; улицы в таком состоянии, что ходить нельзя.

Персия опошлела в моих глазах уже тем, что Тегеран и окружающие его пустыни, и отдаленные горы, все, что видно, в продолжение нескольких недель было покрыто глубоким снегом; холод был несносен. Двор мой на три аршина был погребен в снегу. Настала оттепель, начало весны, улицы затоплены грязной водой. В моем узком переулке, куда редко заглядывает солнце, снежные глыбы еще не растаяли, и долго не растают.

Я велел Францу сбираться в дорогу. Мне необходимы будут по крайней мере 8 вьючных лошадей для поклажи и четыре для моих людей: Егора, Степана, Багара и Мурата. Для Франца и для меня есть две собственные мои лошади. Из трех вышепоименованных служителей моих Армян — Степана, Багара и Мурата, первый фераш, т. е. тот, который подает кальян, провожает на улице и при визитах, и исполняет комиссии; второй мехтер, т. е. конюх, а третий повар.

Отпраздновав здесь мой 53-й год от роду, я отправлюсь, и доеду в 20 дней до Тавриза; в Тавризе пробуду 18 дней; из Тавриза в Тифлис еще 20 дней пути, — что ж это составит? около двух месяцев — Февраль и Март. В начале Апреля я буду в Тифлисе, где останусь, я думаю, 8 дней. Дай Бог, чтоб дорога по Кавказу была тогда проходима; я в состоянии оставить карету и сесть в какой-нибудь тарантас или в пошевни. В Тифлисе сейчас же примусь за отправление большей части моих вещей и оружий, купленных для моего брата, с какой-нибудь верной оказией. Я уже говорил об этом, и еще буду говорить с Тифлисскими купцами, и надеюсь, что они мне это устроят хорошо. Потом поеду как можно скорее в Петербург, остановлюсь только в Воронеж слушать орган. Это страшное разочарование насчет Персии конечно будет последний удар для моего уже больного воображения, ибо я чувствую всякий день, что способности мои слабеют. очевидно, и в весьма скором времени я совсем впаду в прозу, и в прозу, вовсе лишенную занимательности. Что делать? Рано или поздно, нельзя не попасть в это бесцветное положение, нельзя быть вечным. Сегодня я довольно расположен видеть вещи не с худой стороны, потому что, по мер, как пишу к своим близким, я успокаиваюсь насчет разочарований и горестей жизни, развлекаюсь, воображаю, что разговариваю с теми, кого люблю, и не думаю, что т, к кому я заочно обращаюсь с речью, может быть, уже не существуют.

23-го Января. С тех пор, как я получил приятные известия из России, я помирился с Персиею, и если бы мог каждые две недели иметь письма из дому и довольно денег, я бы в состоянии был остаться здесь еще месяц или два, и более, даже съездить в Испагань и Шираз. В этом краю падшем (по-Персидски хараб), то есть, во всех отношениях пришедшем в упадок, надо много времени, чтоб найти источники занятий и развлечений. Теперь только Персияне начинают понимать меня и верить моим словам. Недавно Шах прислал мне сказать через своего доктора, говорящего по-Английски, что он желает дать мне еще сеанс. Я воспользовался этим случаем, чтоб послать ему оконченный портрет красками. Через два дня доктор снова приехал ко мне, а с ним сын министра иностранных дел, Мирза Али. Доктор сказал мне, — что Его Величество желает, чтоб я нарисовал портрет четырехлетнего его сына, но не спеша, хорошенько, и в величину, назначенную самим Шахом на бумажке.