Женщина-трансформер - Елена Нестерина

Так что всё у парнишки было замечательно. Только я вот ему на голову свалилась. Честно, в отношениях между людьми я мало что понимаю, в основном ошибаюсь и принимаю одно за другое, но тут мне показалось – Глеб рад моему появлению.

Сверившись с записями в раздрыганной тетрадке, Глебка сделал мне очередной укол. Я, стесняясь, естественно, голого своего зада, но маскируя стеснительность учительским голосом и деловитостью, руководила операцией. В результате чего Глеб расчертил шариковой ручкой моё правое полужопие на четыре части и вонзил шприц в правый верхний угол. На прощание он напоил меня чаем, выдал таблетку снотворного. И ушёл. Чего я, почему-то с особой стремительностью отрубаясь, почти не заметила.

Мне не терпелось позвонить – уже наверняка сходили с ума родители. Перед подругами тоже было неудобно. И на работе волнуются. Даже если увольнять собираются – волнуются потому, что увольнять некого.

Но выехать на трассу, где мобильный телефон ловил сеть, мы смогли только спустя два дня. Зверинский доктор дядя Коля сказал, что у меня раздроблено ребро, активно двигаться не надо. Ребро надо собирать, для этого хорошо бы в больницу – и т. д., и т. п. От этого мне было страшно – но не так, как могло бы быть в моей прошлой жизни. Беспокоясь за свой организм, который в рекламных и пользовательских целях нужен мне здоровым, я сошла бы с ума – и уже давно носилась бы по больницам. А сейчас – мне было почти всё равно. Но вот почему? Середина ребра прощупывалась в виде фрагментов. Наверное, когда это всё само собой как-нибудь срастётся, я буду маленько кособокая. А – фиг, с какой-то дурной беспечностью думала я, сойдёт для сельской местности.

Тем более что рана на бедре, которая выглядела наиболее зловеще – и из-за того, что здорово кровила поначалу, а потом из-за корявого шва, на самом деле опасности не представляла и не беспокоила. Рука ныла – нерв, как мне объяснили… Да пройдёт и она. Ерунда.

Но, уступив моим просьбам, Глеб уговорил дядю Колю поехать на трассу. И тот прикатил к ферме на своей машине «Нива».

Появились они утром, я ещё спала. Да, Глеб регулярно уходил ночевать в деревню к матери. О моём существовании она не знала – и дядя Коля обещал никому не рассказывать (а доярки, передвижения которых иногда были видны мне из окна, не заглядывали к Глебу в его каморку, а потому тоже обо мне не догадывались).

Я оделась – а мой маленький доктор принёс вчера из дома замечательную одежду: свою майку псевдо-Аdidas, такие же спортивные штаны, носки, куртку и, вместо трусов, восхитительную вещь – роскошные трикотажные панталоны. На них висела бирка, панталоны были новыми.

– Бабка себе покупала. Я у неё из шкафа взял, – дико смутившись, заявил Глеб, протягивая мне чудесное бельё. – Другого нового ничего не было…

Я благодарно пожала его славную детскую, но на вид совершенно мужскую руку.

Панталоны так панталоны. Они, кстати, как раз загораживали рану на ноге и прижимали к ней повязку. Удобно.

Так что сейчас, снарядившись во всё это, я надела линзы, выловив их из пузырька с настоящим физраствором, которого мне удалось налить из ампулы для разведения антибиотика. И была готова к отъезду. Уже совсем не сильно прихрамывая, подошла к «Ниве», Глеб легко закинул меня на высокий порожек, поставил на место откинутое переднее сиденье, влез в машину сам.

И мы поехали. Не отрывая взгляда от экрана простенького Глебова мобильничка, я ждала, когда появится сеть. Раз чёрточка, два – появилась. Хорошо, что я помнила наизусть мамин номер.

– Мама, это я!!! – не своим голосом закричала я.

Мама плакала в трубку. Услышав меня, она даже говорить не могла. Мама плакала и кричала. Но это была она, а это – я. Вот что главное. Я говорила. Говорила, что всё хорошо, что я жива и здорова. Что у меня… необыкновенный роман, поэтому я забыла всё на свете, потеряла телефон, даже не заметила этого – ну, так была погружена в любовь. А теперь вот звоню им с папой – так что пусть они меня простят, пусть не волнуются. Потому что у меня всё очень-очень и ещё раз очень хорошо! Что я обязательно к ним приеду, что буду звонить, что…

Мама успокоилась, хоть плакать продолжала. Но я сделала всё правильно – и пусть лицо дяди Коли вытягивалось, когда он смотрел на меня и слушал, что я маме загинаю про роман. А Глеб, я думаю, про роман на самом деле поверил. Ну, что у меня этот роман с кем-то, от которого я, видимо, в голом виде убежала. Пусть думает. Мамино и папино спокойствие было мне сейчас дороже, чем мнение малыша Глеба. Вот я и врала. Пусть.

Не сразу, но я вспомнила и Женькин номер. Набрала.

Оказалось, что вещи мои увезла милиция, потому что девчонки подали в розыск. Про роман я и Женьке наврала. Попросила, чтобы забрали заявление – я ведь нашлась. В случае, если не поверят, чтобы дали милиционерам номер телефона, с которого я звоню. И ещё попросила, чтобы Женька сообщила мне на работу – там тоже ведь по потолку бегают. А когда я начала объяснять, куда за мной приехать, связь, едришкин-мишкин, оборвалась. То ли деньги кончились на счету, то ли и правда приём неустойчивый.

Ну, я подумала, и ладно. И звонить Женьке заново не стала.

Наверное, меня отсюда забирать не надо.

Почему? А шут его знает. Сама приеду.

Мы двинулись обратно. Я молчала, молчали мужики. Уверена – они думали о романе, который я так сочно расписывала. И строили свои предположения. А может, и нет – кто их знает, как у них мысль развивается…

Приехав, они сгрузили меня на лежак и оставили одну. Дела.

И я осталась жить. На содержании Глеба. Который готовил на электрической плитке яичницу – из яиц, которые таскал из деревни, варил картошку, сало толстыми кусками резал и подавал мне с хлебом. А ещё, оглупляя свою речь, говорил чёрт знает что вместо «з» и «с» и практически «х» вместо «г».

Но он был какой-то ненавязчивый, лёгкий в общении, надёжный, внушал уверенное спокойствие, не бесновался, как многие знакомые мне мужчины, любящие чуть что устраивать истерик – шоу и недовольные крики. Да и чего ему истерить, с какого перепуга? И не пугал его никто. Даже я.

Но меня однажды испугали. Пастушьи собаки, которые, как потом выяснилось, очень любили Глеба, влетели как-то вечером ко мне в каморку. Юный скотник в тот момент куда-то отлучился. Они влетели, подскочили к лежбищу, Глеба не нашли – а на меня принялись лаять. Я орала так, что Глеб услышал. И прибежал.

Собаки быстро всё поняли и с тех пор меня не трогали.

А Глеб в тот день не пошёл в Ключи к матери, ночевал вместе со мной, постелив себе на стуле и скамейке. На следующий день он приволок из деревни раскладушку с одеялом. Днём он был всё время занят: ковырялся на своём коровнике, уезжал на конюшни – то на велосипеде, то верхом. А вечером, укладываясь спать, он общался со мной. Мы болтали, устроившись на своих спальных местах. Я рассказывала ему про себя, а он мне про лошадей, деревенские забавы и своих родственников. Получалось одинаково объёмно: я, оказывается, прожила уже длинную и весьма насыщенную жизнь, а вокруг него жизнь сама по себе была интересная.