Цепи свободы. Опыт философского осмысления истории - Виктор Сиротин

Посредством создания Системы Директоров и Наблюдательных Советов, включённых в руководство предприятий (чему не мешало встречное вовлечение предпринимателей в Советы Банков), финансисты получали возможность распоряжаться гигантскими капиталами, крупнейшими предприятиями и целыми отраслями промышленности. Осуществляя в больших масштабах поставки государству, размещая государственные займы и получая субсидии из государственной казны, финансовые и промышленные магнаты уверенно умножали свои богатства. Вместе с тем именно создание международных монополий обострило противоречия в сферах влияния и, обусловив борьбу за них, привело к жёсткому переделу мирового рынка.

Начавшаяся на рубеже веков англо-бурская война не только приблизила распад Британской империи, но возвестила начало конца национальных финансовых суверенитетов во всём западном мире. Дальнейшие события в разной степени были политическими свидетельствами этого процесса. Дальше – больше.

Национальные государства, испытывая сильное давление извне на их экономику, начали утрачивать свои политические суверенитеты. Это было связано с возникновением транснациональных монополии, усилением и развитием финансовой сети, подкреплённой международной системой банков. Отметим, что параллельно этим процессам существовали формы политического идеализма – своеобразной идеологии, привитой в Англии во второй половине XIX в. писателем Джоном Рёскиным. Отвергая технические достижения цивилизации, поэт и теоретик искусства принципиально путешествовал на бричке параллельно мчащемуся поезду. Не слишком преуспев в борьбе с «железным монстром», Рёскин в духе чеховских героев продолжал грезить о создании «лучшего и более счастливого мира», способного сбить с «железного пути» беспорядочно развивающийся и уже выходящий из-под контроля «технический» мир.

Утопическим идеям и политическому идеализму эстетов противостояли скрытые цели находящихся в тени общественной жизни «практиков», то бишь, служителей мамоны. В основе этих целей лежало стремление к мировому господству через подчинение национального и контроль международного капитала.

Борьба финансовых концепций, центр которых был сосредоточен в международных банках на Уолл-Стрит, проходила с переменным успехом. Разница целей обусловила антагонизм двух «систем мышления» (напомню – «идеалистов» и «практиков»), приведя к непримиримому противоборству взаимоисключающих концепций устроения и покорения мира.

Выдающийся промышленник, не чуравшийся общественной и писательской деятельности, Генри Форд делил эти группы на две категории – «конструктивные» и «деструктивные», к первым относя Дж. П. Моргана и его сторонников, которые, говоря словами американского историка Кэррола Квигли, – были «убеждённые приверженцы епископальной церкви, англофилы, интернационалисты, члены интеллектуальной элиты, ориентированные на европейскую культуру» («Трагедия и надежда», 1966). Их представляли могущественные семьи: Рокфеллеры, Карнеги, Вандербильты, Меллоны, Дьюки, Уитни, Форды, Дюпоны и некоторые другие. Ко вторым Форд относил тех, кого можно было бы назвать «интернационалистами по происхождению» или, говоря словами Форда, – «подлинных разрушителей мира, поджигателей войны». Средствами борьбы, к слову, не делающими чести обеим сторонам, на протяжении всего противостояния служила шитая тайными нитями парламентская политика, включавшая скрытое финансирование партий, манипулирование общественным мнением посредством СМИ, кино, книготорговли, а также внедрение в профсоюзное движение и установление в нём определённых программ действия.

«Отец пиара» – американец Эдвард Бернейс в книге «Пропаганда» (1928) возвещает программу воздействия на все слои общества'. «Сознательное и умелое манипулирование упорядоченными и привычками и вкусами масс является важной составляющей демократического общества. Приводит в движение этот невидимый общественный механизм невидимое правительство, которое является истинной правящей силой в стране». И далее: «Нами правят, наше сознание программируют, наши взгляды предопределяют, наши идеи нам предлагают – и всё это делают в основном люди, о которых мы никогда не слыхивали. Таков логичный результат организации нашего демократического общества». Говоря о системе образования, Бернейс пишет: «Всеобщая грамота дала человеку не разум, а набор штампов из рекламных слоганов, передовиц, опубликованных научных данных, жвачки жёлтых листков и избитых исторических сведений – из всего чего угодно, только не из оригинальности мышления. У миллионов людей этот набор штампов одинаков, и если на эти миллионы воздействовать одним и тем же стимулом, отклик получится тоже одинаковым».

Легко видеть, что уже тогда «общественному человеку» предлагался набор вовсе не даровых «образовательных услуг», которые выводили его интересы за пределы того, что ему «не положено» было знать. Не из последних рук получив политические рецепты и хорошо изучив кухню «разумного устроения» общества, историк Николас Батлер, копнув чуть дальше, лаконичными штрихами намечает его контуры: «Мир разделён на три класса людей: очень маленькую группу людей, которые управляют ходом событий, несколько большую группу, которая следит за ходом событий, и подавляющее большинство, которое не ведает, что происходит».

Собственно, это – политически и общественно неравнозначное, потребительски неравномерное и по своим результатам неравноценное – действо проходит через всю мировую историю. XX в. не стал исключением, как не является им и новый век. В те же времена окружение Моргана на Уолл-Стрит занималось политикой левых радикалов на любительском уровне, поскольку одними и теми же методами пыталось закрепиться и в революционной Германии (где, будем честны, революция, витая в воздухе, так и не спустилась на землю), и в большевистской России, где революция разлилась во всю свою кровавую ширь. В политических реалиях Германии брожения в обществах, опираясь на несовпадающие и подчас взаимоисключающие причины, привели к следствиям, лишь внешне схожим с революцией. По словам свидетеля этих метаморфоз социал-демократа Артура Розенберга, в Германии произошла «самая удивительная из всех революций».

Что же удивило Розенберга?

Наверное, то, что массы восстали против как будто бы следовавшего их интересам правительства Макса Баденского, а главная ударная сила восставших была представлена немецкими матросами, которых не интересовали идеи марксизма. Далее, Розенбергу, наверное, было известно отношение к этим событиям лидера немецких социал-демократов (тех же революционеров) Ф. Эберта, заявившего принцу Максу 7 ноября 1918 г.: «Если кайзер не отречётся, социальная революция будет неизбежной. Но я не желаю, я ненавижу ее) как грех»… Грехопадение, однако, происходило не только в Германии и не только в политическом и улично-революционном аспекте. Грезя о «новом мировом порядке» на фундаменте Британской империи, американский истэблишмент и его британский аналог первоначально пытались сдерживать интегрирование России в этот самый «порядок». В то время как там же – на Уолл-Стрит, восточный истэблишменту выскочивший словно чёрт из табакерки, в лице России провидя рост нового индустриального и военного гиганта, не прочь был наладить с русскими долгосрочные деловые отношения. Таким образом, политика американских банкиров (в «восточной» ипостаси неясного происхождения) разделилась в своих политических симпатиях и деловых интересах, в соответствии с которыми проводила политику активного вмешательства в международные дела.

Как и какими средствами?

Да всякими. «Чем меньше политический торгаш, чем ясней ему самому его собственное убожество, тем больше он будет ценить ту систему, которая не требует от него ни гениальности, ни силы великана, которая вообще ценит хитрость сельского старосты выше, чем мудрость Перикла», – писал Адольф Гитлер о политической реальности Европы 1920 гг. в книге «Моя борьба» (“Mein Kampf”, 1925). Путаные послевоенные реалии европейской жизни создавали именно таких политиков, которые, опираясь на «сельских старост» от экономики, вместо реальных улучшений жизни пускали мыльные пузыри в глаза исстрадавшемуся налогоплательщику. Именно они совместно с мелкими служащими рынка под руководством жрецов мамоны «по рождению, по происхождению, по наружности и по внутренности» делали ставку на коммунистов. Этот выбор устраивал бы их уже потому, что проверенно являлся самым безотказным взрывным устройством против всяких форм «атавистического» национализма. Опасность последнего не без оснований казалась условным космополитам чрезвычайной. Укрепив наихудшие их опасения, это подтвердило ближайшее развитие событий в Италии и Германии.