Горные дороги бога - Вероника Иванова

– Вас что-то развеселило, дорогая моя?

– О нет, эрте. Я с нетерпением жду исхода поединка. – Она поспешно опустила взгляд, только теперь начиная понимать, что иногда поклон может оказаться намного полезнее гордости, выпрямляющей спину.

– Что ж, не будем более медлить. – Дарохранитель снова сел в кресло и хлопнул в ладоши. – Начинайте!

Андара и сама нарочно не принимала сегодня никаких зелий, делающих зрение острее и быстрее, а потому не ожидала, что сможет хоть что-то рассмотреть, когда в дело вступят демонические силы. Однако, словно вопреки ее предположениям и расчетам, сражающиеся предпринимали все возможное, чтобы показать себя самому обычному человеческому взгляду. Вернее, один из них. Тот, что пришел от дальних дверей.

Отойдя на десяток шагов от кресла, стражник застыл, как на своем предыдущем посту, и не шевельнулся, даже когда синяя мантия меднозвенника превратилась в вихрь, полностью скрывший внутри себя человеческое тело. Воздух зала послушно поспешил следом за набравшим невиданную скорость бойцом, остудил бритую кожу на затылке Андары и всколыхнул кружево шляпы Дарохранителя. По скрученным теням можно было понять, где мгновение назад находился нападающий, но угадать, куда он направится дальше…

Нет, это решительно невозможно!

Первое движение стражник сделал неожиданно для зрителей, и со стороны оно походило на простую перемену ног, уставших от долгого пребывания в одном и том же положении, да передергивание плечами, затекшими от напряжения. Но в следующий же миг неясные пляшущие тени рухнули на пол ворохом мятой ткани, между складками которой можно было разглядеть лицо человека, явно недовольного случившимся.

Конечно, он поднялся на ноги и снова вошел в вихрь, слизывая кровь с разбитой губы. И мгновением позже красные капли выступили уже на коже стражника, по-прежнему не проявляющего чудеса воинской подготовки, но, судя по всему, ухитряющегося увернуться от непритворных атак.

Клубок теней прошелся по залу взад и вперед, каждый раз дотрагиваясь до не теряющего спокойствия воина Дарохранителя и взрезая то одежду, то кожу. Золотозвенница хотела бы крикнуть юноше, чтобы тот прекратил играть и показал все, на что способен, но догадывалась, что именно сейчас, поглощенный обретенной силой, он вряд ли способен видеть и слышать кого-то, кроме своего противника. А тот, казалось, не просто делал вид, а и вправду не замечал назойливую осу, крутящуюся вокруг и жалящую все сильнее и сильнее.

Меднозвенник вовсе не играл. Сражался в полную силу, всеми известными ему приемами и с яростью. Но это стало понятно лишь тогда, когда стражник вдруг присел на одно колено, потянулся к стыку каменных плит пола, схватился за воздух, как показалось Андаре, и потянул его на себя.

Один сгусток теней столкнулся с другим, отлетел было назад, потом почему-то снова подался вперед и затрепыхался, как птица, пойманная в силок. Прошло совсем немного времени, и движение стихло, вновь превращая сизый вихрь в человека, лежащего на полу и спутанного по рукам и ногам шелковыми шнурами.

Золотозвенница возмущенно прикусила язык. То, что она видела перед собой, не должно было случиться, потому что…

Потому что просто не могло произойти!

– Полагаю, испытание можно считать оконченным? – бесстрастно осведомился Дарохранитель, и равнодушие в его голосе кольнуло Андару сильнее, чем это смогли бы сделать ехидство, превосходство или сочувствие.

– Да, эрте.

Вот теперь самым разумным было бы поклониться, но спина отказывалась гнуться. Совсем.

– Я бы предложил вам забрать своего подчиненного, но, увы, ни его собственная, ни чья-либо воля больше не помогут ему следовать за вами.

– Эрте?

– Полагаю, он мертв. А что скажете вы?

Золотозвенница опустилась на колени рядом со скрюченным телом, раздвинула складки синей мантии и стиснула зубы так сильно, что они хрустнули.

Шелковые шнуры не просто оплели всего меднозвенника редкоячеистым, но крепким коконом. Они врезались в плоть повсюду, где только смогли, передавливая крупные кровеносные сосуды. Юноша умер, еще будучи вихрем. Если бы он сумел остановиться сразу, как только почувствовал на себе путы, возможно, ему удалось бы уцелеть, но азарт сражения не позволил принять верное решение вовремя, и странная шелковая сеть затянулась туже, чем можно было себе представить. Так туго, что кожа меднозвенника начала плавно и густо наливаться синевой.

– Вы там не уснули, дорогая моя?

Он по-прежнему не насмешничал, и это было самым болезненным.

Андара поднялась, медленно расправила складки своей мантии и спросила, не поворачивая головы к креслу:

– Мне следует удалиться?

– Как вам будет угодно, – все с тем же равнодушием разрешил Дарохранитель. – С одним только условием…

Многоточие было слишком многозначительным, и золотозвенница вздрогнула. Но на то, что она услышала дальше, не хватило бы и самой лихорадочной дрожи.

– Ваши исследования, дорогая моя, крайне интересны. И столько же крайне сыры, если вы понимаете, о чем я говорю. Дело поправимое, спору нет. И вы конечно же все доведете до совершенства, но… Несколько позже. Сейчас вам нужно отдохнуть, собраться с мыслями, набраться сил. Повременить со рвением. Но не беспокойтесь о сохранности своих открытий: на время вы передадите их в надежные руки. Сегодня же. Вам все понятно?

Колени предательски подкашивались, звали свою хозяйку за собой, на пол, к ногам Дарохранителя, чтобы молить… Или умолять. Зато сознание, остающееся на редкость холодным и ясным, подсказывало Андаре, что подобное проявление слабости не приведет ни к чему, кроме бесполезных синяков и ссадин.

– Как пожелаете, эрте.

Она не стала кланяться. Пусть за эту дерзость ее ждало какое-нибудь страшное наказание, золотозвенница не испытывала страха. Ни капельки. Все внутри Андары было выжжено обидой столь отчаянной, что на другие чувства не хватало даже воображения.

Он велел все отдать…

Отдать! Часы, дни, месяцы, проведенные в мрачных кельях. Бессонные ночи, наполненные беспощадными раздумьями. Кожу, многократно сожженную едкими зельями. Слух, разодранный в клочки криками, в которых не было ничего человеческого…

Она могла жить иначе. Могла нежиться в постели до восхода солнца. Могла принимать почести, заслуженные и, что еще слаще, украденные у других. А вместо того трудилась не покладая рук. И ради чего? Чтобы однажды добровольно отдать все тому, кто не видит в ее исследованиях пользы?

Дарохранитель не мог не понимать, чего она добилась. Он все увидел яснее, чем можно было бы представить. Почему же отвернулся? Почему отмахнулся от ее драгоценного дара? От дара, который мог бы изменить весь мир?