Майор запаса - Энн Маккефри

Вечером они устроили привал, и Диего слушал рассказы отца о геологических породах и прочих подробностях его профессии. На ужин были практически точно такие же пайки, какие обычно выдавали на кораблях. Но потом Лавилла тихонько сунула парню какую-то сушеную полоску, от которой исходил сильный, но приятный и аппетитный запах.

— Попробуй, съешь это, — сказала Лавилла. — Добрая еда! Копченый лосось. Я сама его поймала и закоптила.

Диего принялся грызть необычную пищу, а Лавилла спела ему весьма своеобразную песенку о том, как была поймана вот эта конкретная рыбина. Женщина сказала, что сама сочинила эту песню, правда, на мотив старинной ирландской песни “Звезда графства Даун”, которой Лавиллу научила ее бабушка О'Тул. Припев в песенке про лосося был такой:

От космобазы, мимо Килкула,Направляясь в Танана-БэйРыба плыла, но ее я поймала,И сегодня мы будем ужинать ей.

Уютно устроившись в жарко натопленном укрытии, Диего быстро уснул. На следующее утро, когда он проснулся, надеясь, что и сегодня выпадет случай поуправлять упряжкой, оказалось, что с неба сыплется мягкий пушистый снег. Диего, конечно же, знал из описаний планеты, что снег — естественная часть экологической системы этого мира. Отец рассказывал, что снег белый, а не прозрачный, потому что представляет собой скопление плотно сросшихся мелких кристаллов замерзшей воды, которые преломляют лучи света под разными углами. А Лавилла просто показала юноше, что при ближайшем рассмотрении каждая снежинка — это изысканная, причудливая звездочка, и тонкий рисунок узора снежинок никогда не повторяется. Поуправлять упряжкой Диего сегодня не пришлось, и он всю дорогу ехал в санях пассажиром — потому что Лавилла сказала, что скоро дорога будет не такой прямой и легкой, как раньше. К тому же надо было внимательно следить за местностью, чтобы не пропустить те места, куда нужно было попасть экспедиции. Зато Лавилла пообещала дать Диего повести упряжку на обратном пути.

Юноша большую часть дороги пролежал в нартах, ловя снежинки на рукавицу и внимательно их рассматривая. Он старался запомнить рисунок каждой из снежинок, прежде чем они таяли от тепла его руки.

— Может, сегодня вечером, когда остановимся на привал, я сделаю тебе немного снежного мороженого, — сказала Лавилла, наклоняясь над лежащим Диего так низко, что пар от ее дыхания осел инеем на его лице. — Я прихватила с собой немного тюленьего жира и сушеных ягод, и сахар тоже есть.

— Тюленьего жира?! — в недоумении переспросил Диего.

— Ну да. Он придает сил — это очень помогает во время дальних поездок. Не отказывайся, пока не попробуешь, ладно?

Диего скривился, и Лавилла натянула ему капюшон куртки до самого носа.

Но пока они еще были в пути, неожиданно разыгралась метель. Парень, который, похоже, был мужем Лавиллы, дважды спрашивал отца Диего и других членов экспедиции, не хотят ли они остановиться на привал, чтобы переждать метель. Но они не захотели останавливаться и решили ехать дальше, уверенные, что найдут дорогу с помощью своих приборов. Снег, который раньше падал медленно, чудесными одинокими снежинками, теперь валил крупными липкими хлопьями, заслоняя все вокруг сплошной белой стеной. При таком снегопаде Диего мог разглядеть только хвосты ближайших к нему собак в упряжке Лавиллы, а о том, чтобы видеть другие упряжки, не могло быть и речи. Весь мир вокруг юноши скрыла непроглядная белая пелена. Нарты двигались все медленнее и медленнее, и дошло уже до того, что Сигги — как Лавилла называла парня, правившего первой упряжкой, — пришлось самому идти впереди упряжки, прокладывая в снегу путь для собак, и следить за тем, чтобы ни одна упряжка не сбилась со следа. Сигги уговаривал ученых остановиться, не ехать дальше, переждать непогоду.

Дорога сделалась трудной, и, хотя Диего ничего не мог разглядеть за сплошной стеной снега, он чувствовал, что местность стала неровной — экспедиция миновала равнину и двигалась теперь среди холмов. Собаки тяжело тащили сани вверх по склонам невысоких холмов, сбегали вниз, и наконец начался какой-то очень уж долгий подъем.

Вдруг Диего услышал, как Сигги на передних нартах выкрикнул что-то непонятное, потом закричал отец, а одна из женщин, управлявшая упряжкой, которая тоже оказалась где-то впереди, присвистнула и завопила:

— Вэу! Стой, стоять, песьи морды! Вэу, стоять! Ах ты, дерьмо собачье!

За криками последовали хруст и скрежет и явственные звуки скольжения. Но к этому времени собаки упряжки, в которой ехал Диего, тоже добрались до вершины холма и тоже кубарем полетели вниз по крутому склону вместе с нартами, влекомые собственной тяжестью.

Кричали люди, некоторые тяжелые вещи из багажа экспедиции покатились вниз сами по себе, упав с нарт, а нарты как будто внезапно обрели способность летать. Диего вдруг почувствовал, что и сам он летит по воздуху — и это ощущение полета было чрезвычайно наглядным и доступным для восприятия. Как будто он впервые в жизни полетел по-настоящему, хотя с самого рождения Диего только и делал, что летал — на космических кораблях.

Лавилла кричала, что было сил:

— Вэу, Дина! Назад, девочка! Назад!

Диего почувствовал, как крепкая рука Лавиллы ухватила его за воротник. Какие-то несколько мгновений она удерживала его, но вот нарты снова подпрыгнули на ухабе — и Лавилла свалилась с них. Воротник Диего больше никто не держал, и парень соскользнул с нарт и покатился вниз, неловко переворачиваясь и раз за разом зарываясь в попадавшиеся на пути сугробы — и так снова и снова, пока его ноги не уткнулись во что-то мягкое, а голова в то же самое время не столкнулась с чем-то твердым — и мир вокруг померк.

Глава 3

Когда Баника заехала за Яной, чтобы подбросить ее к Клодах, Яна решила прихватить с собой и кошку — надо же было вернуть животное домой, хозяйке. Однако кошка наотрез отказалась уходить. Яна попробовала подманить пушистую зверушку, чтобы взять на руки и вынести на улицу, где уже поджидала Баника со своей собачьей упряжкой. Но кошка вырвалась, удрала и спряталась, мимоходом царапнув острыми когтями по пальцам Яны — очевидно, в качестве предупреждения и знака недовольства.

Яна изложила эту историю Клодах, пока необъятная женщина помешивала доходящее варево в горшке на печке. Из горшка и из духовки поднимались весьма соблазнительные, будоражащие аппетит ароматы.

— А ты оставь кошку себе, — посоветовала Клодах и, оглядев комнату, где в самых разных местах развалились в привольных позах еще штуки четыре точно таких же кошек, добавила:

— Мне хватит и этих. А вообще-то они обычно гуляют, где захотят, и делают, что им нравится. И, как мне кажется, ты ей понравилась. Можешь считать, она тебя выбрала.