Махабхарата - Семён Липкин

Кто женщинам служит на их половине.

Без ведома царского, царского взгляда,

Свершать и ничтожного дела не надо.

Служите царю, словно богу, — иначе

Вовек не знавать вам добра и удачи,

Любому его подчиняйтесь приказу,

Чтоб ярости царской не видеть ни разу.

Царю говорите открыто и внятно

Лишь то, что полезно, лишь то, что приятно.

Ценнее приятных — полезные речи,

А все же царю не перечьте при встрече.

"Не люб я царю", — этой мыслью тревожим,

Решает мудрец: "Мы старанья умножим".

При царском дворе не лишается чести

Лишь тот, кто сидит на положенном месте.

Сидеть от царя надо справа иль слева,

Тогда вы избегнете царского гнева,

А сзади сидеть полагается страже,

А спереди сесть и не думайте даже!

Болтать при царе и шептаться — постыдно;

Ведь это и каждому будет обидно!

Царем изреченное лживое слово

Не делайте громким для слуха людского.

Не надо кричать: "Я умен! Я бесстрашен!" –

Приятен слуга, что смиреньем украшен:

За труд получив от владыки даренья,

Служите, усердья полны и смиренья,-

Не спорить же с тем, чья рука самовластна,

Чья ярость ужасна, а милость прекрасна!

Придворным не следует громко плеваться,

И ветры пускать, и чихать, и чесаться.

Царю неприятен болтливый, и грубый,

И тот, кто кривит с уязвлением губы,

Кто, шутку услышав, как буйный хохочет:

Во мненье царя он себя опорочит.

Но также нельзя никогда не смеяться,

Быть сдержанным слишком и шутки бояться.

Слуга, чтобы жизнь при дворе не затмилась,

Да встретит спокойно немилость и милость.

Лишь те проживут при дворе без печали,

Чьи мудрые мысли — царей возвышали.

Опальный слуга, без докучного слова,

По милости царской возвысится снова.

Кто преданность, верность и разум являет,-

Царя за глаза и в глаза восхваляет,

А тот, для кого лишь насилье — опора,

Поникнет, погибнет позорно и скоро.

Не надо стремиться к наградам и званьям.

Не надо царя превышать дарованьем.

Нужны при дворе правдолюбье и смелость,

Чтоб также и мягкость при этом имелась.

Как тень, за царем надо следовать всюду,

Угадывать каждую надо причуду.

Он кликнет другого, — скажите поспешно:

"Я сам сотворю это дело успешно!"

Лишь тот при дворе свое счастье добудет,

Кто близких покинет, родных позабудет.

Не надо носить, чтоб не знать посмеянья,

С царем одинаковые одеянья.

Не надо советы давать многократно,-

Царю это будет весьма неприятно.

И мзды не берите: берущие — гадки,

Тюрьмой или казнью кончаются взятки.

Должны вы беречь, словно ока зеницу,

Любое даренье царя: колесницу,

Одежду с плеча, иль кольцо, иль запястье,-

Тогда от царя вы увидите счастье.

Вот так и живите в течение года,

Пока не приблизится время ухода,-

И снова, о Царь Справедливости, царствуй!"

Юдхиштхира молвил жрецу: "Благодарствуй;

Научены мы; кроме Видуры-дяди

И матери Кунти, с любовью во взгляде,

Никто бы нас так хорошо не наставил.

Отправь же нас в путь с соблюдением правил".

Уста свои гимнами брахман украсил

И пламя возжег с возлиянием масел,-

Да будет пандавам и счастье и слава!

Огонь обошли они слева направо

И в путь, процветанья и радости ради,

Пошли вшестером — во главе с Драупади.

Пандавы вступают в страну Вираты

Пошли храбрецы по дороге разлуки.

Мечи у них были, и стрелы, и луки.

К Ямуне-реке поспешили пандавы,

И воины берег увидели правый.

Блуждая в горах и зверей поражая

В лесах недоступного горного края,

Отважные стрелометатели к пели

Стремились упорно средь скал и ущелий.

Вот слева осталась панчалов держава,

Державу дашарнов оставили справа,-

И Матсья за лесом цветет и плодится!

Сказала царю Драупади-царица:

"Стемнело на ноле; средь зреющих всходов

Одни лишь тропинки видны пешеходов;

Еще до столицы идти нам немало;

Останемся на ночь. Я очень устала".

Воскликнул Юдхиштхира: "Вступим в столицу,

И станем на отдых. А нашу царицу,

О Арджуна, мощью побед знаменитый,

Прошу тебя, на руки ныне возьми ты".

И Арджуна гордо понес Драупади,

Как слон, что царем почитается в стаде.

Храбрец опустил ее, из лесу выйдя,

Окрепну города сразу увидя.

Юдхиштхира Арджуне молвил: "Не сможем

Мы в город войти, коль оружье не сложим,

А если мы вступим в столицу с оружьем,-

Волнение вспыхнет, себя обнаружим:

Хотя бы один будет узнан, — и снова

Скитаться начнем среди мрака лесного,

Скитаться в двенадцатилетнем изгнанье:

Мы так поклялись на высоком собранье".

Ответствовал Арджуна: "С кладбищем рядом,

Я вижу, блистает зеленым нарядом

Густое огромное дерево шами

С большими, таящими пламя, ветвями.

Нет места безлюдней, мрачнее, мертвее;

Кругом — только дикие звери и змеи;

Здесь трупы сжигают; и страшно прохожим

Идти среди ночи глухим бездорожьем.

Оружье могучее спрячем средь листьев,

Тем самым дорогу в столицу расчистив".

Сказал он, и с лука, чье имя Гандива,

Чьей мощью врагов поражал горделиво,

Оп снял тетиву, что была знаменита:

Да будет оружье средь листьев сокрыто!

Спустил тетиву и Юдхиштхира смелый

С победного лука, чьи меткие стрелы

Разили врагов, незнакомы с пощадой,

Отечеству Бхаратов были оградой.

Затем тетиву с богатырского лука,

От звука которой, — от страшного звука,-

Бежали противники, рушились горы,

С того всемогущего лука, который

Властителя Синдха от жизни избавил

И землю панчалов склониться заставил,-

Снял с лука свою тетиву Бхимасена,

Идущий дорогой побед неизменно.

Затем тетиву — нерушимую жилу –

Снял Накула, в битвах являющий силу.

С открытой душой, миловидный, как дева,

Снял с лука свою тетиву Сахадева.

Взобрался на дерево Накула ловкий,

К ветвям привязал он надежной веревкой,

В местах, где оружие дождь не затронет,

А листья от взора чужого схоронят,-

Мечи, что блистали блистанием битвы,

И стрелы, что острыми были, как бритвы,

От коих враждебное войско редело.

К стволу привязали и мертвое тело.

Подумали, запах дурной обоняя:

"Отселе отпрянут прохожие, зная,

Что мертвое тело исполнено скверны,-

И каждого ужас охватит безмерный..."

Увидев: идут пастухи и служанки,

Сказали: "То матери нашей останки,

Прожившей сто семьдесят лет. Наши предки

Велят нам: "Да будут над мертвыми ветки".

Такие рассказывая небылицы,

Вступили в окрестности пышной столицы,

Где скорби тринадцатый год, среди малых,

Решили прожить, чтоб никто не узнал их.

Им прозвища тайные дал предводитель:

Победа, Победная Рать, Победитель,

Победная Битва, Победная Сила,-

И горсточка храбрых в столицу вступила.

Юдхиштхира первым явился к Вирате,-

А тот на собранье сидел среди знати,-

К владыке явился неузнанным в гости,

Под мышкой держал он игральные кости.

Богатый отвагою, опытом, славой,

Пред всеми предстал богатырь величавый,

Как бог, что бессмертной сиял красотою,

Как солнце за облачной сетью густою,

Как змей, прославляемый всеми зверями,

Как царь, почитаемый всеми царями,

Как бык, чье могущество гордо окрепло,

Как пламя, сокрытое грудою пепла.

Вирата спросил у советников главных,

У мудрых жрецов и воителей славных:

"Скажите мне, кто он, пришедший впервые?

Не жрец ли, отринувший блага мирские?

Иль царь, обладатель могучей десницы?

Без слуг он явился и без колесницы,

Но так величаво приходит не всякий.

На нем не виднеются ль царские знаки?

Ко мне он приблизился гордо, без дрожи,

С надменным слоном поразительно схожий,

Что в пору любви, возбужденный от течки,

Подходит к бегущей средь лотосов речке!"

Вирате, объятому думой всевластной,

Юдхиштхира молвил: "Я брахман несчастный.

О царь, у тебя, властелина земного,