Грозная Киевская Русь - Борис Греков

В совсем недавно вышедшей работе П. Н. Третьякова этот вопрос рассматривается на основе археологического материала. Автор, изучая районы распространения типов женского убора (набора украшений) XI–XIV вв., приходит к выводу, что они укладываются в границы «не древних племенных образований, а в границы формирующихся феодальных областей». По мнению автора, к XI–XIII вв., в зависимости от места, племенных образований уже не существовало. «Судьба различных этнических компонентов была неодинакова, так как сами они далеко не равноценны. Одно дело язык, одежда, другое — специфические особенности экономики, постройки, третье — религиозные верования, украшения и т. п. Одни из них переживали века, и их следы можно найти еще и теперь, другие были менее жизненны», т. е. подвергались более частым и быстрым изменениям. Женские украшения относятся к компонентам последнего типа. Распространение их в той или иной области в значительной степени было обусловлено вкусами женского населения, которое приобретало украшения, выделывавшиеся в определенных экономических центрах, где они являлись предметами массового ремесленного производства.

Наблюдения П. Н. Третьякова служат ему исходным пунктом для пересмотра вопроса о понимании летописного термина «племя» и основанием для вывода, что известные летописи «племена» являлись социальными организациями, вступившими на путь превращения из организации родового в организацию феодального характера[98].

Иначе говоря, автор на своем археологическом материале подтверждает положения Ключевского. Стало быть, в областях, возглавляемых крупными городами (Киев, Новгород, Смоленск, Чернигов и др.), мы имеем чисто территориальное деление, пришедшее на смену племенному, т. е. это уже признак разрушения рода и замены его отношениями иного, не родового строя.

Мы можем отметить еще ряд признаков того же порядка как в летописи, так и в «Правде Русской». Первая статья древнейшей «Правды», части которой относятся, во всяком случае, к IX в., говорит о необязательности мести, о возможности заменить ее выкупом. Круг мстителей одновременно по женской и мужской линиям, определяемый какой-то иной властью, чем родовая, говорит нам о том, что над родом уже существует высшая власть, что родовая месть есть осколок уже изжитых старых отношений. Эта же древнейшая «Правда» очень хорошо знает и «челядь», и рабов и вся насквозь проникнута собственническими элементами. В «Правде» Ярославичей, являющейся дальнейшим шагом вперед по сравнению с первой, древнейшей частью «Правды», мы можем наблюдать некоторые итоги эволюции: пашенная земля, бортные угодья находятся уже в частной собственности; за нарушение межи, отделяющей эти участки, взыскивается высокий штраф: луга, по-видимому, находятся еще в общем пользовании: кони землевладельца и зависимых от него крестьян пасутся на одном лугу. Отмечается очень резкое имущественное неравенство.

Все это для X–XI вв. абсолютно не «новости». Ново здесь лишь то, что законодателю пришлось сформулировать определенные положения в виде закона. Факты, лежащие в их основе, такого порядка, что о внезапном их появлении говорить решительно невозможно.

Нельзя забывать, что у нас имеются и другие признаки не родовой, а какой-то иной организации: перемена форм поселения, появление на место ушедших в прошлое городищ неукрепленных деревень с одиночными укрепленными дворами, выполняющими здесь функции западноевропейских замков, наследственность княжеской власти, налоговая и пенитарная система. Ольга в X в. в завоеванной земле уже устанавливает уставы и уроки, т. е. упорядочивает взимание даней, а может быть и ренты, а установившиеся единицы обложения (дым, рало, плуг), говорящие о регулярности различных взиманий с массы народной, известны славянам и финнам задолго до Ольги, по крайней мере, в самом начале IX в., если не раньше.

Это тоже совсем не похоже на родовой строй. Патриархальная семья уступила место иным формам общественных отношений. Патриархальная домашняя община, бывшая сама переходной ступенью от возникшей из группового брака и основанной на материнском праве семьи к индивидуальной семье современного мира, явилась, в свою очередь, переходной ступенью, из которой развилась сельская община или марка, для которой характерной чертой уже стало индивидуальное хозяйство ее членов.

«Правда Русская» содержит материал, убеждающий нас в том, что вервь в известный момент своего существования есть не что иное, как община-марка, выросшая из патриархальной общины. В «Правдах Русских» мы имеем термины, говорящие об этой общине, — мир, град и вервь. Древнейшая новгородская, стало быть северная, «Правда» не знает верви и называет только «мир»: «А где поиметь кто чужь конь, любо оружие, любо порт, а познаеть в своем миру, то взяти ему свое, а 3 гривне за обиду» (Акад. сп., ст. 13). «Пространная Правда», и по времени отстоящая от древнейшей не меньше, чем на 3 столетия, и относящаяся к южной территории, не знает мира, а вместо того называет в аналогичной статье (ст. 34) «град». Это не просто города, а скорее своеобразные городские округа. Когда Ольга говорит древлянам: «Вси грады ваши предашася мне и ялися по дань и делають нивы своя и земле своя; а вы хочете измерети гладом, не имучеся по дань»[99], она под градами разумеет не только «города», а и земли, так или иначе связанные с этими городами. Эта же «Правда» знает прекрасно и вервь, известную и «Правде» Ярославичей, составленной в Киеве приблизительно в середине XI в. Мы можем на основании данных наших «Правд» до некоторой степени разгадать сущность этой верви.

Прежде всего, совершенно ясно, что вервь — это определенная территория: «А иже убьють огнищанина в разбои или убийца не ищуть, то вирное платити в ней же (верви) голова начнет лежати». Совершенно очевидно, что мертвое тело обнаружено на определенной территории. Отвечают люди, живущие здесь, связанные общностью интересов; иначе они не могли бы и отвечать совместно. Стало быть, вервь — общественно-территориальная единица. Что это за общество, в чем заключается их связь, мы отчасти можем узнать из той же «Правды» Ярославичей. В верви живут «люди», которые очень хорошо знают свои права и обязанности. До недавнего времени они коллективно отвечали за совершенное на их территории преступление. Сейчас закон разъясняет, что ответственность эта падает не всегда на коллектив, что есть случаи, когда преступник должен отвечать сам за себя. Если убьют управляющего княжеским имением умышленно («аще убьють огнищанина в обиду»), «то платити за нь 80 гривен убийци, а людем не надобе» (Акад. сп., 19). Люди платят только в том случае, если того же огнищанина убили в разбое и убийца не известен; тогда платят те люди — члены верви, в пределах чьей верви обнаружен труп.

«Правда» Ярославичей — специальный закон. Она по духу близка к Capitulare de villis Карла Великого. Ее назначение — оберегать интересы княжеского имения, окруженного крестьянскими мирами-вервями, достаточно враждебно настроенными против своего далеко не мирного соседа-феодала. Недаром феодал укреплял свое жилище и защищал себя суровыми законами. Крестьянские миры призваны нести ответственность за своих членов, и вполне понятно, почему в княжой «Правде» подчеркивается главным образом только эта сторона верви.

«Пространная Правда» начала XII в. знакомит нас с общественными отношениями еще глубже и дает нам возможность еще лучше всмотреться в организацию и функции верви.

Вервь не должна ничего платить, если труп, обнаруженный в ее пределах, не опознан. «А по костех и по мертвеци не платить верви, аже имене не ведают, ни знают его»[100]. Разбойника вервь должна выдать вместе с женою и детьми на поток и разграбление. Этого раньше в «Правде» Ярославичей не было. Стало быть, на наших глазах усиливается ответственность отдельных семейств, идет отмежевание их от верви. Закон точно говорит в этой же статье: «За разбойника люди не платят» (Троицк. IV сп., 7). Члены верви должны отвечать не только за убийство: «Оже будет рассечена земля или на земли знамение, им же ловлено, или сеть, то по верви искати собе татя, а любо продажа платити» (там же, 70). И здесь вервь обязана либо найти преступника, либо возместить убытки собственника земли, или испорченной вещи.

Наконец, в «Пространной Правде» мы имеем очень интересный институт «дикой виры», который говорит нам о том, что вервь в XII в. уже перестает помогать всем своим членам в платеже штрафов, а помогает лишь тем, кто заранее о себе в этом смысле позаботился, т. е. тем, кто вложился предварительно в «дикую виру»: «Аже кто не вложится в дикую виру, тому люди не помогают, но сами платят». Это говорит нам о том, что к XII в. члены верви перестали быть равными в своих правах, что среди них выделилась группа, надо думать, людей более зажиточных, которые могли платить все взносы, связанные с участием в «дикой вире». Перед нами итог разложения старой верви.