Воин арете (Воин - 2) - Джин Вулф

У городских ворот Эгесистрат купил немного вина и пару голубей в сплетенной из прутьев клетке, заметив, что этим можно будет немного подкрепиться после принесения жертвы богам. Я спросил, как гадают по внутренностям птиц, и он объяснил, что нет почти никакой разницы, по чьим внутренностям гадать - телки, барана или еще кого. Не нужно только использовать при гадании лопатку животного. Но сегодня, сказал он, гадать по внутренностям он не собирается. Тогда я спросил, как он будет задавать вопросы богам, и он ответил, что вопросы вместо него буду задавать я. После чего мне тоже пришлось замолчать, потому что девушка, у которой мы купили голубей, была рядом и могла нас подслушать.

Деревья в священной роще уже позолотила осень, желтые листья усыпали землю. Весной здесь, должно быть, восхитительно, но сейчас это место казалось совершенно заброшенным. Не думаю, чтобы местные жители часто приносили жертвы Итису; если б это было так, они бы, наверное, построили здесь храм. Пепел, оставшийся у алтаря после жертвоприношения, осенние дожди давно уже превратили в грязь.

- Сперва нам нужно разжечь костер, - сказал Эгесистрат и дал мне мелкую монету, чтобы я в ближайшем доме, над которым курился дымок, купил факел.

- Ой, мало люди ходит здесь в такой погода, - сообщила мне грязноватая старуха, видимо, хозяйка дома; она что-то варила на плите и, привязав пару пучков соломы к длинной палке, протянула мне этот "факел". - А который приходит, просит, чтоб я дать им огня, но ничего не заплатит.

Я заверил старуху, что боги непременно ее вознаградят за благочестивые деяния, и добавил, что, поскольку я-то ей заплатил, неплохо было бы полить солому маслом.

- Масло? Для лампа? - Старуха поглядела на меня так, словно ламповое масло было бог весть какой редкостью. - Не надо никакой масло! Я тебе лучше жир дать, совсем хорошо гореть. Нельзя много огонь просто так давать, только если мой родственник приходить. - Она помолчала, пытаясь убрать с лица пряди жестких седых волос. - Один раз, прошлый год, дала много огонь, только это был очень бедный мать, все время плакал, и совсем один был. Ты тоже потерял ребенок? Сколько лет?

Я отрицательно покачал головой и сказал, что никто из нас ребенка не терял.

- А все приходит, кто потерял ребенка - заблудился или умер. Больше умер, я так думать. Если много народ придет, берут огонь друг у друга, это так.

Жир, что она мне дала, был старый, прогорклый, но сразу вспыхнул и запылал с ревом, едва она сунула конец факела в огонь. Я спросил ее об Итисе, чье имя было мне неизвестно, и она ответила, что это был мальчик, которого съел его собственный отец.

Когда я вернулся в рощу, моряки что-то оживленно обсуждали. Сейчас узнаю, что тут случилось, пока меня не было.

8. ОТПЛЫТИЕ "ЕВРОПЫ"

Кибернет сказал, что мы отчалим, как только рассветет, и Гиперид послал Асета с его гоплитами (*19) в город, чтобы собрать всех, кто задержался на берегу. Когда корабль отплывет, мне кажется, ни меня, ни Ио на его борту уже не будет. И чернокожего тоже. Надо будет спросить их об этом, когда я все запишу.

Матросы говорят, что корабль из Пурпуровой страны все-таки сумел ускользнуть. В начале года, когда Пактия еще находилась под властью Великого Царя, финикийцы могли торговать здесь совершенно свободно, ибо их земли тоже были покорены Империей. Но теперь войско Великого Царя отступило, и жители Пактии сами не знают, обретет ли их город независимость (как это было когда-то) или будет подчинен Персии. Когда мы с Гиперидом беседовали с местными чиновниками, те предупредили нас, чтобы мы ни в коем случае не затевали никаких ссор с подданными Империи опасались, что впоследствии из-за этого может пострадать их город. Гиперид обещал, что никаких столкновений не будет. Теперь, когда корабль с "пурпуровыми плащами" ушел из гавани, финикийцы могут стать чьей угодно добычей; они все лето торговали на побережье Первого моря и Понта Эвксинского, и у них на корабле полно богатых товаров. Моряки говорят, что, если финикийцы просто пересекут Геллеспонт и причалят в каком-нибудь порту, все еще находящемся под властью Великого Царя, тогда мы ничего не сможем сделать. Но вот если они попытаются идти на юг по Геллеспонту и дальше вдоль берега до своего родного Библа, тогда у нас есть шанс догнать их. Такое торговое судно, как у них, может плыть и ночью, а не только днем, тогда как нашей "Европе" необходимо почти каждый вечер бросать якорь у берега, чтобы запастись свежей водой. Зато "Европа" - трирема, так что она и под парусом идет гораздо быстрее торговых судов, и на веслах, если нет попутного ветра.

Так, теперь о том мальчике. Эгесистрат, Элата и Ио сложили небольшой костерок, пока я ходил за огнем, собрав самое сухое дерево, какое только могли найти. Я зажег его, и, когда костер как следует разгорелся, Эгесистрат рассказал нам легенду об Итисе, сыне Терея, царя Фракии.

Этот Терей был сыном бога войны Ареса и враждовал с Фивами. И вот, когда Фивы начали войну против Афин, он со своим войском отправился на помощь афинянам. Там он познакомился с Прокной, дочерью царя Пандиона, и взял ее в жены. Когда война закончилась, он вернулся во Фракию и увез Прокну с собой. Там она родила ему сына - Итиса. Все шло хорошо, пока ко двору царя Терея не прибыла сестра Прокны, Филомела. Терей без памяти влюбился в нее и поссорился с женой, после чего сослал Прокну в самую отдаленную часть своего царства. Филомела сперва отвергала все ухаживания и притязания Терея, и тогда он распустил слух, что царица Прокна погибла в результате набега какого-то племени варваров. Решив, что теперь она может стать царицей, Филомела уступила домогательствам Терея; но на следующее утро он отрезал ей язык, чтобы никто не узнал, что произошло, поскольку не желал, чтобы тот сын, которого, возможно, родит Филомела, когда-нибудь попытался оспорить права Итиса на престол; ведь он любил своего сына со всей страстью, на какую способен даже отъявленный негодяй, если его ребенок похож на него как две капли воды.

Вскоре искалеченную Филомелу отослали домой, в родной город. Хотя все это происходило, разумеется, еще до того, как люди научились писать, по-моему, отсутствие письменности не могло помешать этой женщине сообщить людям, что с ней произошло, ведь все можно рассказать и с помощью жестов, как со мной обычно разговаривает наш чернокожий. К тому же отец Филомелы и все остальные, несомненно, должны были очень удивиться, обнаружив, что она больше не может говорить. С другой стороны, сколь многие женщины, отнюдь не лишившись языка, но став жертвой насилия, продолжают молчать, опасаясь позора! Несомненно, несчастная Филомела, столь жестоким образом лишенная речи, испытывала те же чувства.