1941. Совсем другая война (сборник) - Андрей Буровский

А чувство жути возникает потому, что я знаю судьбу этих невообразимых толп, отсюда и до горизонта. Они еще не знают, но я-то знаю, что будет с этими парнями совсем скоро. Идут покойники. Живые мертвецы подставляют лица осеннему солнышку, улыбаются, о чем-то говорят…

Почти такие же страшные кадры: весело смеющиеся старшеклассники разбирают винтовки. Сытые московские мальчики, не замутненные «буржуазной рефлексией» глаза, откровенное удовольствие участвовать в великих делах. Через несколько часов эти мальчики выкопают сами себе моги… я хотел сказать, выкопают окопы и будут лежать в них, еще живые, неуклюже выставив винтовки. А нацистский пулеметчик, жалея их, вздохнет перед тем, как прижать пальцем спусковой крючок.

Мальчики на хрониках еще не знают, что обречены. Я знаю, и потому на сердце такая тоска. Пусть и не у меня жизнь стекает сквозь пальцы, словно горстка песка.

Солоухин совершенно справедливо писал, что больше всего России не хватает и будет не хватать потомков убитых большевиками. Он совершенно прав, но добавлю: нам не хватает и всегда будет мучительно не хватать тех, кто зимой 1941/42 года умер в страшных лагерях — кусках чистого поля, окруженных «колючкой». И тех, кто навсегда остался в траншеях, неумело выкопанных ополченцами. И тех, кто вполне мог не погибнуть, но погиб из-за того, что руководство вовсе не считало важным сохранить его жизнь. И потомков всех этих людей.

Наивно думать, что на полях танковых атак, в траншеях и лагерях лежат «просто» мертвые мальчики. Нет… Так могли думать сталинские сарычи, гордо назвавшие сами себя соколами. Судя по всему, их интеллектуальный уровень не позволял беднягам понять: вовсе не танки и пушки выигрывают войны, а люди. Если так, они были не в состоянии понять и того, что молодые мужчины — основа экономики. А мужчины постарше — основа всякого интеллектуального, духовного, технологического… вообще всякого движения общества. Если их нет — нет ни экономики, ни развития, ни науки, ни техники.

Нам же следует четко понять: на полях вместе с трупами мальчиков лежат громадные объемы работы, которую уже некому переделать. Лежат целые сейфы, целые банки денег, которых некому заработать. Лежат неубранные урожаи и невыплавленная сталь, непройденные тысячи километров таежных трасс, неразработанные рудники, непостроенные дома, неперевезенные грузы… Лежат несозданные научные теории и философские концепции, ненаписанные книги, неснятые фильмы и непроведенные эксперименты. Лежат новые средства лечения чумы и новаторские методы работы по металлу и дереву.

Всего богатства, потерянного на полях сражений Второй мировой, мы не узнаем никогда. Но примерно сказать можно… Число призванных за четыре года войны составило 28 807 150 человек. Из них 3600 тысяч передано для работы на военных предприятиях и в тыловых учреждениях. 11 794 тысячи военнослужащих погибло. Примерно столько же стояло в конце войны под ружьем: 11 793 800 человек и 1 046 тысяч находилось в госпиталях. К этому добавьте то ли 4, то ли 5 млн, то ли даже 5,6 млн «предателей», о судьбе 2 млн из которых до сих пор ничего не известно.

Вот и получится: число мужчин призывного возраста, погибших во время войны, примерно равно числу уцелевших или даже немного больше. Значит, и объем общественного богатства потерян примерно такой же: грубо говоря, половина. Россия располовинена войной и ее чудовищными потерями. Земля, рудные жилы и реки остались на месте — но Россия обнищала в два раза. А насколько уменьшился ее потенциал развития, вообще невозможно сказать.

Естественный вопрос: а можно ли было спасти хотя бы часть этих людей? Не будем даже говорить о возможности предотвратить войну. Будем исходить из того, что война была неизбежна… Но сразу несколько вопросов:

1. Можно ли было сразу остановить противника? Не пустить его в глубь территории СССР? То есть можно ли было избежать гибели людей от акций нацистов, проводимого ими геноцида цыган и евреев, неизбежных потерь людей при бомбежках городов, артобстрелов и движения армий?

2. Можно ли было вести политику, при которой сдачи в плен были бы менее устрашающими? Такую, чтобы люди меньше готовы были бежать куда угодно из Красной Армии?

3. Можно ли было вести войну, расточая меньше человеческих жизней? Что было бы нужно для этого?

Кто и за что воевал?

Нет ничего нового в том, что в одной и той же войне, в составе одной и той же армии могут воевать разные люди и за разные цели. Среди всего прочего, жители СССР могли воевать и за коммунистическую идею. Почему нет?

Часть населения СССР были убежденные коммунисты. Для них было вполне приемлемо, что их Родина — Советский Союз, ядро будущей Земшарной республики Советов. Что сама компартия, членами которой они состояли, — только секция III Коммунистического интернационала. И что они идут в бой за торжество бесподобной коммунистической идеи.

Во-первых, определенное число фанатиков досталось еще от времен Гражданской войны. К ее началу Дмитрий Михайлович Карбышев — выдающийся военный инженер и ученый — был староват для активных боевых действий — 61 год. Родился он в 1880 году в семье военных. Закончил кадетский корпус, затем Николаевское инженерное училище. Участник Русско-японской и Первой мировой войн, он во время Гражданской войны 1917–1922 годов служит в Красной Армии как военный инженер. Потом преподает в Академии имени М.В. Фрунзе и Военной академии Генштаба. На счету профессора и генерал-лейтенанта Д.Н. Карбышева — около ста научных трудов по военно-инженерному искусству.

8 августа 1941 года во время боя он был тяжело контужен и захвачен в плен. Нацисты считали большой удачей пленение такого ценного военного специалиста. Ему не однажды предлагали перейти на службу к немцам, суля величайшие блага, но Дмитрий Карбышев постоянно отвечал отказом!

Не сломило его и заключение в лагеря Майданек, Освенцим, Маутхаузен. «Мои убеждения не выпадают вместе с зубами от недостатка витаминов в лагерном рационе», — отвечал Карбышев на все предложения.

Дмитрия Михайловича Карбышева убили в холодную ночь 18 февраля 1945 года. Живого генерала обливали водой на морозе, пока он не обледенел.

Но были ведь и помладше. «Ровесник века», Аркадий Гайдар (1904–1941) успел погибнуть. Список имен можно продолжить бесконечно.

Во-вторых, в СССР подготовили слой молодых коммунистических фанатиков. В основном это мальчики, жившие в старом фонде Москвы или Петербурга. Их родители занимали если не высокое положение, то все же не вымирали голодной смертью, как деревня. Дети горожан, а горожан было уже много. Не особенно многочисленный, но активный и хорошо подготовленный, образованный слой.

О психологии этого слоя говорят хотя бы стихи Павла Когана (1918–1941). Что характерно, опубликовали их уже в 1950-е, много лет спустя после гибели автора. Писались они «в стол», для себя, и никак не использовались для карьеры, чтобы привлечь к себе внимание. Вполне честное ощущение, что:

Есть в наших днях такая точность,

Что мальчики иных веков,

Наверно, будут плакать ночью

О времени большевиков.

И будут жаловаться милым,

Что не родились в те года,

Когда звенела и дымилась,

На берег рухнувши, вода.

И дальше, вплоть до ставшего классическим конца:

И пусть я покажусь им узким,

И их всесветность оскорблю,

Я — патриот. Я воздух русский,

Я землю русскую люблю,

Я верю, что нигде на свете

Второй такой не отыскать,

Чтоб так пахнуло на рассвете,

Чтоб дымный ветер на песках…

И где еще найдешь такие

Березы, как в моем краю!

Я 6 сдох, как пес, от ностальгии

В любом кокосовом раю.

Но мы еще дойдем до Ганга,

Но мы еще умрем в боях,

Чтоб от Японии до Англии

Сияла Родина моя [138].

Ушел добровольцем на фронт, 23 сентября 1942 года погиб под Новороссийском.

Даниил Гранин не погиб… Но и он описал похожее ощущение эпохи. Сходную и вполне искреннюю веру в коммунизм и в Мировую революцию: «А следующим был пленный унтер. Шофер. Мы взяли его в конце июля сорок первого года. Меня позвали, чтобы я помог переводить…

Он был шофер, то есть рабочий класс, пролетарий. Я немедленно сказал ему хорошо выученную по-немецки фразу: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Со всех сторон мне подсказывали про социализм, классовую солидарность, ребята по слогам втолковывали немцу — Маркс, Энгельс, Тельман, Клара Цеткин, Либкнехт, даже Бетховена называли. От этих имен мы смягчились и были готовы к прощению, к братанию. Мы недавно видели сцены братания в звуковом фильме «Снайпер». Согласно фильму и учебникам обществоведения и нынешний немец, наверное, должен бы покраснеть, опустить свои светлые ресницы и сказать с чувством примерно следующее: