1941. Совсем другая война (сборник) - Андрей Буровский

— Буржуазия, то есть гитлеровская клика, направила меня на моих братьев по классу. Надо повернуть штык, то есть автомат, против собственных эксплуататоров, — что-то в этом роде.

Нас этому учили. Мы верили, что пролетариат Германии не станет воевать со Страной Советов. Мы честно пытались пробудить классовое сознание этого первого нашего немца» [139].

Многие из тех, кто начинали войну 1941 года, хорошо помнили попытки перевоспитывать первых военнопленных на основе пролетарского интернационализма.

Вопрос в том, много ли было в СССР этих оголтелых коммунистов? Тех, кто реально готов были убивать и умирать за торжество этой безумной идеи?

Конечно, коммунизм был официальной идеологией СССР, чем-то вроде «светской религии». Люди постоянно то устно, то письменно утверждали, что все это — истина.

Но вот какое тут дело… Можно заставить людей скандировать лозунги, от многократного повторения даже частично заставить их запоминать… Но война поставит этих скандирующих и клянущихся в лояльности «великим идеям Маркса — Ленина — Сталина» перед необходимостью подняться не на собрании, а в траншее, под огнем неприятеля. А это совсем не одно и то же. И воевавшее поколение это очень хорошо понимало.

Разумеется, правительство Сталина могло опираться на пламенных интернационалистов, особенно в первые дни и недели войны. Но история показала, что этих интернационалистов в десятки раз меньше, чем патриотов.

Интернационализм скорее расхолаживал и отталкивал, чем привлекал основную часть населения необъятного Союза. Убивать и умирать за кабинетную утопию, в воплощение которой мало кто верил, — какой смысл? Умирать и убивать за пролетариев… особенно если ты сам далеко не пролетарий — какой смысл?

Массовое бегство Красной Армии летом 1941-го — беспощадный итог всей коммунистической пропаганды.

Какова идея — таковы и ее исполнители. Начальство, первым драпающее на машинах, бросая солдат и младших офицеров умирать, — тоже продукт этой замечательной идеи. Разве революции делают не для себя? Разве главное в революции — не разрушение?

Далеко не всегда вооруженные подданные СССР панически бежали от нацистов. И не все они пачками сдавались в плен при первом удобном случае.

Кто эти люди? Почему они вели себя иначе, чем солдаты разбежавшейся и сдавшейся армий? Это были те, кому было за что воевать. Патриоты? Нет, не просто патриоты. Патриот своей страны, ее климата и пресловутых березок может быть вовсе не патриотом данного государства. За государство воюют те, кто доверяет этому государству, ассоциирует себя с ним, получил от него что-то. Кто считает, что это государство защищает его, и, в свою очередь, хочет его защищать.

Великий прагматик Виктор Суворов говорит, что сторонников у режима Сталина вообще не было. Если бы советские люди могли — они бы разбежались из СССР. Потому Сталин и хотел завоевать весь мир, чтоб бежать им было некуда. Но будь Суворов прав: и Вторую мировую войну СССР не пережил бы — его бы некому было защищать. Все бы разбегались и сдавались.

А за Советскую власть его, как мы знаем, очень даже было кому воевать.

И против тоже.

Когда я был молодым без спасительного слова «относительно», воевавшее поколение было еще многочисленное и активное. Крепкие дядьки между 50 и 60 годами, они охотно рассказывали, делились опытом. А я был мальчик не очень глупый и охотно слушал их рассказы. Некоторые рассказы были совершенно ужасны, но интересными были они все.

Мальчик из семьи глубоко не советской, я задавал вопросы, порой смущавшие некоторых фронтовиков… Рефлексия у нас до сих пор не поощряется.

В СССР распространялось поверье, что человек должен воевать за свое государство, даже если оно вовсе не считает его своим гражданином.

— Ты что, на ГОСУДАРСТВО обиделся?! — бросали всякому, кто задавал вопросы: а какой смысл воевать за государство, которое вовсе не считает тебя «своим»?

Большинство фронтовиков разделяли это поверье. А один из них эдак задумчиво высказался, что есть очень хороший способ излечиться от этого поверья. Для излечения надо увидеть вблизи быстро едущий на тебя танк.

— И что?

— И сразу поймешь, хочешь ли воевать за государство…

— А вы хотели?

— Чаще хотел, чем не хотел.

Прошло много лет, и в Германии я говорил с человеком, который когда-то поклялся на оружии мстить за убитого коммунистами отца. Отец у него был кулак. Он был сослан, а семью оставили в деревне, и отец И.Ф. сбежал из места ссылки, около недели прожил, прячась в бане на задворках собственной усадьбы. Красные поймали его и повесили. И тогда 17-летний парень выкопал на огороде обрез и поклялся на оружии мстить за отца.

Я понимаю — не красивый образ, не торжественный. Клятва на оружии о мести предполагает не обрез и не огород, а рыцарский замок, картинную галерею, двуручный меч…

— Дитя мое, этот меч пил кровь врагов твоего рода еще в руках твоего прапрадеда… — шепчет старый мажордом. Смотрят предки со старинных картин, плывет ночь, поблескивает луна на лезвии, торжественно звучит латынь, положена на лезвие рука в железной рыцарской перчатке…

Но в этой истории было так: выкопанный на огороде обрез двустволки крупного калибра. И парень в возрасте десятиклассника, одетый в прозрачную от бесконечных стирок старую рубашку, срывающимся голосом клялся между свинарником и коровником мстить за висящего на площади и начавшего пованивать папу. Простонародный такой, нищий вариант.

Человек сдержал клятву: за годы войны он убил десятки евреев и комиссаров. Уже стариком, отец двух дочерей и нескольких внуков (один из них назван в честь деда), этот человек жалел только об одном: несколько раз он промахнулся. Красный мог умереть, а теперь жил, и это огорчало И.Ф.

Этот человек был и остался патриотом России, но воевать за Сталина он не хотел. И за коммунизм тоже не хотел.

А другие, и тоже, быть может, патриоты страны России, видели возле себя нацистский танк… Или просто слышали пение танковых двигателей. Или истерические вопли «Окружают!!!». И этого им вполне хватало для того, чтобы понять: воевать за коммунистическое отечество голодранцев… я хотел сказать, пролетариев всего мира, им совершенно не хочется. Ну нисколечко.

К счастью советского правительства и лично товарища Сталина, в СССР, кроме закоренелых фанатиков коммунистической идеи, существовали слои весьма обеспеченных, а главное — довольно благополучных людей. Которые много чем были обязаны Советской власти.

Конечно, к этой категории относились и почти 200 тысяч офицеров Красной Армии. Но ведь и среди них были весьма разные личности.

Не надо думать, что в 1941 году вся Красная Армия поголовно хотела бежать и сдаваться. Части, которые воевали в июне — сентябре 1941 года, ничего не могли изменить, но они были.

Блестящие операции проводил А.А. Власов.

99-я стрелковая дивизия полковника Н.И. Дементьева трижды выбивала части вермахта из Перемышля. Только 28 июня дивизия отошла от берегов реки Сан и в полном порядке пошла на восток.

1-я противотанковая бригада прикрывала Луцк и Ровно. 43-я и 34-я танковые дивизии громили врага под Дубно.

2 июля по переправлявшимся через Березину частям Гота и Гудериана ударила 1-я мотострелковая Московская

Пролетарская дивизия. Нацисты отмечали, что впервые в бою появились танки Т-34. Никаких танков мотострелковой дивизии изначально не полагалось. Но красноармейцы обнаружили на станции Орша 30 брошенных бесхозных «тридцатьчетверок». И ввели их в бой…А сотни танков 6-го и 11-го мехкорпусов были просто брошены!

По планам нацистов они должны были овладеть пограничной Брестской крепостью к 12 часам дня 22 июня. В 3 часа 15 минут по крепости открыли ураганный огонь. В 3.45 начался штурм. К 9 часам утра больше половины гарнизона бежало. Остальные 3–4 тысячи человек перешли в контратаку. С этого времени началась крайне ожесточенная борьба буквально за каждый метр и за каждое помещение.

Возглавили оборону майор П. Гаврилов, комиссар Фомин и капитан Зубачев. Старшие офицеры давно сбежали.

Ежедневно защитникам крепости приходилось отбивать 7~8 атак. Нацисты применяли легкие танки и огнеметы. 29~30 июня нацисты предприняли непрерывный двухдневный штурм крепости, овладели штабом цитадели, взяли в плен до 400 человек, в том числе И.Н. Зубачева и Е.М. Фомина. Один из пленных выдал Фомина как комиссара. Его тут же расстреляли. Зубачев впоследствии умер в лагере для военнопленных.

Организованная оборона крепости на этом закончилась. Оставались изолированные очаги сопротивления, их подавили в течение следующей недели. Остались одиночные бойцы, собиравшиеся в группы и вновь рассеивавшиеся в подземельях крепости. Некоторые смогли прорваться из крепости и уйти к партизанам в Беловежскую пущу. Большинство погибли или сдавались поодиночке. Подробности мало известны. Надписи на стенах крепости сохранились до сих пор: «Нас было пятеро: Седов, Грутов, Боголюб, Михайлов, Селиванов В. Мы приняли первый бой 22 июня 1941. Умрем, но не уйдем отсюда. 26 июня 1941». «Умираем, не срамя». «Умрем, но из крепости не уйдем». Одна из надписей на стене в подвале крепости гласит: «Я умираю, но не сдаюсь. Прощай, Родина. 20.VII.41 г.» Подписи нет.