Возвращение блудного сына - Александр Омельянюк

– «Насть, у каждого в жизни есть свой ангел-хранитель. Его цель довести тебя до конца твоего жизненного пути, начертанного Богом. Если ты прислушиваешься к нему, то пройдёшь путь легко, весело. Если же ты всё время вступаешь с ним в противоречия, то будешь также всё время получать шишки. И в итоге всё равно смиришься с его ролью в твоей жизни, станешь покорным и обретёшь душевный покой, в конце концов, передав приобретённую с годами мудрость своим потомкам – детям, внукам и правнукам!» – неожиданно для сестры выдал Платон.

– «Ну, ты, Платон, даёшь! Прям, как проповедник какой-то говоришь!» – выдала Настя неожиданный комплимент брату.

– «Поэтому, люди, слушайте стариков! Если устами младенца глаголет истина, то устами стариков – мудрость и совесть!» – продолжал мудрствовать писатель, отняв у верующей право наставлять других на путь истинный.

На следующий день позвонил и сын Насти – то же верующий Василий, продолживший материнскую тему по поводу божьего наказания.

Платон с молчаливым раздражением выслушал одурманенного фанатично верующей матерью племянника, повторив ему те же, высказанные ранее сестре, доводы.

А тем временем жена Платона наслаждалась культурными достижениями другой веры.

Прибыв в Кёльн ещё в четверг утром, Ксения, после короткого отдыха в доме, под руководством подруги Татьяны приступила к осмотру города и его окрестностей, на что ушёл и весь последующий день.

Они побывали в знаменитом, высотой в 157 метров, кафедральном римско-католическом готическом соборе, занимающем третье место среди самых высоких церквей мира. Более того, с 1880 по 1884 год он вообще был самым высоким зданием мира.

Собор был построен из песчаника и имел светло-песчаный цвет, но меняющий его на светло-жёлтый, даже золотистый цвет при Солнце и на тёмно-серый – от дождя.

Соревнуясь с Францией за величие своих храмов, этот памятник всемирного культурного наследия постоянно достраивался, ремонтировался и реставрировался. Ибо, по давнишней легенде, после окончания его строительства всему городу или всему свету якобы придёт конец.

Кёльнский кафедральный собор был знаменит ещё и тем, что в нём покоятся мощи трёх волхвов, чьи короны и по сей день украшают герб города.

Гуляя по нему, Ксения с Татьяной заходили в многочисленные церкви и слушали рождественские песнопения.

На одной из улиц обнаружили памятник бывшему бургомистру Кёльна, его уроженцу, Конраду Аденауэру, ставшему впоследствии, в возрасте семидесяти трёх лет, федеральным канцлером ФРГ.

Он не принимал идеологии национал-социализма и коммунизма, создал новое немецкое государство ФРГ и блок партий ХДС/ХСС, на который опирался в своей деятельности.

Прослужив на этом посту четырнадцать лет и покинув его добровольно, он восстановил послевоенную Западную Германию. Под его руководством была разработана и принята новая Конституция ФРГ.

Он стал инициатором сближения новой Германии с Францией и со всей Западной Европой, проповедуя социальную рыночную экономику.

Христианин-идеалист, Конрад Аденауэр был волевым и энергичным политиком авторитарного стиля, но в то же время он был и гибким прагматиком, бережно относящимся к имеющимся кадрам.

В субботу, на этот раз в полном кадровом составе, с Виталием за рулём, они съездили в окрестности города, а на пути к Бонну остановились у Замка Дракона (Драхенбург), по которому бродили долго и с удовольствием.

Последующие дни Ксения опять провела в Кёльне, изучая город и его достопримечательности.

И лишь в четверг, пятнадцатого, состоялась новая поездка втроём на машине. На этот раз в голландский город Рурмонд.

Наконец, в субботу, 17 декабря, втроём направились в Париж.

Добрались относительно быстро, за пять часов. Автобаны Германии и Франции донесли их Volvo в Париж к вечеру.

Остановились в дешёвом отеле поблизости от станции метро Jaures, тут же начав своё путешествие по центру города.

А на следующее утро, по просьбе Ксении, прежде всего, посетили парижскую квартиру Кочетов. Поехали на метро, начав свой путь со станции Jaures в сторону станции Stalingrade, и далее через четыре остановки выйдя на пятой – на станции метро Blanche.

Поднявшись со станции метро на одноимённую площадь Blanche, отделяющую примерно треть бульвара Clichy, Ксения с друзьями во всей красе увидела знаменитый Moulin Rouge.

Повернув направо и пройдя по пешеходному переходу к улице Lepic, они снова повернули направо, и пошли вдоль залитых полуденным Солнцем домов, на которые кое-где отбрасывали тени, росшие на бульваре, относительно молодые платаны.

Наконец они свернули в тупик Сите дю Миди. Не спеша поднявшись по его пологому склону, нашли нужный дом.

Уютная небольшая трёхкомнатная квартира на втором этаже понравилась всем. Но ночевать в свободной комнате, имевшей через свою прихожую отдельный выход во двор, они не стали.

Обратно возвращались уже на восток к площади Pigalle, спустившись в метро на одноимённой станции.

Погуляв по Парижу и всё воскресенье, в понедельник утром они отбыли в Брюссель.

Вечером довольные путешественники были уже дома в Кёльне. А через сутки, во вторник вечером, Татьяна на вокзале проводила подругу в Москву.

О своей поездке в Европу Ксения сделала множество фотографий. Она фотографировала даже из окна мчащегося домой поезда.

На этот раз ей удалось сфотографировать и территорию Польши, которую по пути из Москвы она проезжала ночью.

Вид деревенского костёла с усадьбой на фоне заснеженного замёрзшего поля возвращал Ксению к воспоминаниям мужа о детстве его отца на территории Западной Белоруссии, ныне входящей в состав Польши.

Мелькающая за окном поезда обыденность постепенно сводила на нет её восторги от недавно увиденного. А когда за окном чистота и опрятность немецких, польских и белорусских земель сменилась русской бесхозяйственностью и неаккуратностью, мысли её уже устойчиво перенеслись на Москву, на дом, на семью.

– «Как там мой муженёк в гипсе с домашними делами справляется?» – в опять пустующем купе невольно вслух задала она сама себе навязчивый вопрос.

А Платон справлялся, и не только с домашними делами.

После стихотворения «Тандем» он дописал последнее стихотворение уходящего года, завершающее его трёхтомник, даже назвав его соответственно: «Ну, вот и всё!».

Но вот, я сам упал недавно,И левое плечо сломал.И инвалидом стал подавно –И месяц я одной рукой писал.

Хотя пишу я только правой,Но левой ведь листок держу –Теперь привязанной, не бравой.А как упал – я расскажу:

Хожу я с гордой головой.И редко я смотрю под ноги.Не мог быть результат иной,Когда кругом во льду дороги.

«Тебя слишком много – жена говорит –Собой ты полнеба заполнил!».Вот потому плечо и болит –Я сам её слово дополнил.

Меня всегда много везде и во всём.Меня изнутри как всегда распирает.Сейчас же хочу я сказать о другом:О том, что меня иногда угнетает.

Пожалуй, хватит нам о грустном.Давайте лучше о стихах.В них часто я писал о … вкусном.Но иногда и о грехах.

Я очень много записал хорошего,Чтоб снова Бога теребить: «Ещё!».Падение к тому же огорошило…Не буду больше донимать его.

Те времена прошли, хоть недалече.Пора бы меру знать и такт.И изменить акценты в речи.А что писал от Бога – факт!

Свои стихи я сам прочесть хочу.Но только пусть хоть кто-нибудь поддержит,(А то я в мыслях слишком улечу)И в рамках песни тем меня удержит.

Один сказал, что не мастакВ стихах моих он разбираться.Но тут же: «Всё – сказал – не так!»,И начал к тексту придираться.

Посредственность везде, всегдаПытается талант унизить.В своих стихах его я защищу тогда,Пытаясь негатива действо снизить.

В стихах моих есть явно рифмы.Но не увидит это всяк.Зато всегда им рады… Нимфы.Словами не бросаюсь… бряк.

В стихах моих нет пошлости и грязи,Ну, разве, может быть, совсем чуть-чуть,Когда из грязи кто-то лезет в князиПо головам людей, то я здесь тут, как тут.

Пройти я мимо молча не смогу,Когда я вижу бескультурье, хамство.И что-нибудь в ответ я им скажу.Да, нет! Скорее напишу про чванство.

Те недостойны моего внимания.Не буду больше я писать о них.(Невольно начал здесь о них повествование)А напишу я лучше о других…

Не ровен час на белом светеВдруг не окажется меня.А как же будут мои дети?И как же вся моя родня?

Вот и «песню» пропел пока всю Вам –Только часть, что хотел, передал –Хоть два тома стихов написал я сам,Но и Богу я славу воздал!

Дарю последнее стихотворение –Хоть кто-то скажет и: «Не то!», –Последнее моё творение,И говорю всем Вам я: «Всё!».

Невольная пауза в работе позволила поэту скопировать и распечатать полное собрание в более тысячу стихотворений объёмом в две книги, в почти восемьсот страниц, которые содержали и до сорока четырёх строк.