Менделеев - Михаил Беленький

В какой-то степени этот проект был рожден, конечно, тоской по юношеским годам и тому образу жизни, который открыл ему счастье научного познания. Но в более широком контексте можно предположить, что так проявились память русского культурного слоя о Царскосельском лицее (который был, как все знают, полностью закрытым учебным заведением) и мечта о лицее возрожденном, способном дать стране новых национальных гениев. Главное — укрыть детей, лучших из лучших, за надежными стенами и дать расцвести их талантам под опекой добрых и умных учителей. Кто-то мечтал (и мечтает!) таким образом спасти будущую Россию от нее самой; кто-то, как Менделеев, хотел спасти новых лицеистов от влияния дальних недругов, но все были согласны с тем, что стены лицея должны быть крепкими. Несмотря на всё своеобразие, проект Училища наставников найдет вполне реальную поддержку у Витте, нового министра народного просвещения И. И. Толстого и других сановников, не говоря уже о благожелательных отзывах прессы. В процессе обсуждения для организации училища даже будет предложен на выбор Нежинский лицей или любое другое учебное заведение, которое можно приспособить для реализации менделеевской идеи. Но ученый вскоре уйдет из жизни, и проект его вернется в область мечты, где он и поныне обитает вместе с Платоновской академией и Педагогической провинцией Гёте.

Восьмая глава «Промышленность» представляет собой глубинную апологию этого вида человеческой деятельности с экскурсами в историю, философию и естествознание. Здесь стиль Менделеева достигает подлинной афористичности — не только в смысле образности, но и в смысле неожиданности наблюдений, краткости и законченности формулировок. Всё это выглядит тем более удивительно, что афоризмы рождаются у Менделеева из, казалось бы, не располагавшего к этому текста:

«Промышленности нет ни у каких животных… хотя и животные собирают запасы, строят себе жилища, дороги… и обмениваются услугами»;

«Производя свои товары для пользования других людей… промышленность принадлежит к тому разряду людских действий, который явно должен быть отличен от эгоистических и причислен к альтруистическим»;

«Промышленность, подобно питанию… не может быть считаема или почитаема ни как добро, ни как новая форма зла»;

«…она (промышленность. — М. Б.) имеет свои идеалы, состоящие в достижении всеми наибольшего удовлетворения всех потребностей при наименьшей затрате механической работы»;

«…капиталы, а чрез них и промышленность, ими пользующаяся, представляют немаловажную историческую особенность жизни частных людей, а чрез них и общества, т. е. в них реально консервируется прошлое, обеспечивается настоящее и подготовляется развитие предстоящего»;

«…капитал как труд есть дело людского развития, а не природное. Голландия богата, несмотря на свою бедность, Россия же, как Китай, бедна, несмотря на природные свои богатства».

Пожалуй, жанр этих высказываний сравнить не с чем. Все, чьи имена приходят на ум в этой ситуации, — Монтень, Лабрюйер, Ларошфуко, Лихтенберг — интересовались внутренним миром человека и парадоксами его мышления со свойственной им изысканностью. А Менделеев интересовался исключительно истиной со свойственным ему упрямством.

«Промышленность» была закончена 11 октября 1904 года, а ее девятая, завершающая глава «Желательное для блага России устройство правительства» написана после длительного перерыва — в конце сентября 1905-го. Этот год, принесший России сдачу Порт-Артура и расстрел японской береговой артиллерией остатков его эскадры, уничтожение Балтийской эскадры в Цусимском сражении, отступление русских войск в сражении при Мукдене и заключение Портсмутского мира, по условиям которого японцы не только забрали себе Ляодунский полуостров, но и южную часть Сахалина и Южно-Маньчжурскую железную дорогу, был пережит Менделеевым исключительно тяжело. Его терзали самые мрачные предчувствия, связанные не только с военным поражением, но и с европейским экономическим кризисом, смертельно опасным для России ввиду оттока иностранных капиталов. Банки один за одним до минимума сокращали выдачу кредитов, что приводило к закрытию мелких предприятий и массовым локаутам на крупных. Правительство, пассивно взиравшее на кризис промышленности, на глазах переставало быть единым органом: Министерство финансов продолжало разрабатывать либеральную программу, в рамках которой намеревалось покончить с крестьянской общиной и разрешить рабочие профсоюзы, а Министерство внутренних дел было озабочено укреплением той же общины и усилением полицейского надзора над заводскими рабочими.

Россия бурлила под тревожный вой зовущих к забастовкам заводских гудков и звон хрустальных бокалов, поднимаемых нервными руками интеллигенции. Начиная с ноября в стране открылся сезон банкетов, невиданных по количеству участников. Запрет на собрания исполнялся неукоснительно, но вот запретить банкеты и тосты не додумался ни известный своей жесткостью В. К. Плеве, убитый террористами в июле, ни, тем более, занявший после него пост министра внутренних дел вполне лояльный к просьбам общественности П. Д. Свято-полк-Мирский. К тому же банкеты 1904 года были посвящены сорокалетию судебных уставов, дарованных народу Александром II. На банкетах принимались пламенные резолюции, и о них подробно писали газеты. Таким образом, либеральная интеллигенция все-таки находила возможность высказать свое отношение к власти и ситуации в стране. Союзы литераторов, академиков, адвокатов, инженеров и представителей прочих свободных профессий вслед за участниками рабочих сходок подавали свой громкий голос за введение конституции и созыв Учредительного собрания. Общее число участников банкетов-митингов за год составило 50 тысяч человек. На одном только петербургском банкете под председательством В. Г. Короленко присутствовало 650 человек.

Дмитрий Иванович смотрел на эти события со стороны. Возможно, он понимал, что за рабочими и за либералами стоит один и тот же «Союз освобождения». Не исключено, что банкеты и тосты чем-то напоминали ему застольные речи покойного В. А. Кокорева после Крымской кампании. Он конечно же чувствовал необходимость перемен в русском обществе, но ни конституцию, ни Учредительное собрание не считал главными инструментами улучшения народной жизни. Дмитрий Иванович был намерен продолжать начатые труды и привычный образ жизни, тем более что понимал, что его годы подходят к концу. В середине августа он отправляется сначала лечить тромб на французский курорт Эксле-Бен, а оттуда в любимую Италию. «Ездил проститься».