Возвышенное и земное - Дэвид Вейс

Через несколько дней, 28 июля, у Констанцы родился шестой ребенок, сын, которого назвали Франц Ксавер; однако дата его рождения навела Вольфганга на беспокойные мысли. Он отсутствовал до 10 ноября, и, таким образом, если ребенок был его, то родился он восьми месяцев с небольшим.

Однако Констанца, кладя отцу на руки младенца, светилась радостью, словно преподносила ему подарок. Ну разве можно ее в чем-то заподозрить?

С тех пор как он получил заказ на реквием, тяжелая меланхолия не оставляла Вольфганга. После таинственного посещения незнакомца руки и ноги несколько раз опухали, правда, от ходьбы и игры на фортепьяно отеки спадали. Ему стыдно было признаться Констанце, но сердце его было холодно, холодно как лед… Ему казалось, будто он отведал чего-то ядовитого, и отрава постепенно разъедает его.

Возможно, подозрения лезут в голову потому, что он слишком переутомлен? Можно ли обвинять ее, если нет доказательств? Это прозвучит жалко, нелепо. И Станци ему никогда не простит.

Младенец так энергично двигался у него на руках, что Вольфганг его чуть не уронил. Этот здоровенький, подумал он, этот будет жить.

На следующей неделе незнакомец не появился. Вольфганг вернулся к «Волшебной флейте», и тут вдруг на него свалился еще один неожиданный заказ. Леопольд II, чья коронация после восшествия на престол Священной Римской империи состоялась во Франкфурте, должен был теперь короноваться в Праге императором Богемии. Богемская аристократия, на которой лежала ответственность за предстоящие по случаю коронации торжества и за постановку праздничной оперы на сцене театра, вспомнила успех Моцарта в Праге и обратилась к нему с просьбой написать оперу на избранный ими сюжет.

Либретто «La Clemenza di Tito» («Милосердие Тита») воздавало хвалы римскому императору Титу за проявленное им милосердие и великодушие к людям. Вольфгангу сюжет показался напыщенным, ходульным. В нем было мало драматизма и много театральности. Однако сюжет этот вполне устраивал богемскую знать, поскольку льстил самолюбию Леопольда. Вместе с предложением Моцарту вручили двести дукатов из тех соображений, что отказаться он все равно не сможет.

– И они правы, – сказал он Констанце, – у меня даже нет времени на размышления. Мне остается двадцать восемь дней на все: написать партитуру, доехать до Праги, отрепетировать с певцами и проследить, чтобы все партии были разучены. – А когда Констанца напомнила, ведь у него и без того работы выше головы, он пропустил это мимо ушей.

За четырнадцать лихорадочных дней, часто просиживая за партитурой ночи напролет, Вольфганг сумел закончить двадцать шесть вокальных партий для новой оперы. Оставив детей на попечение госпожи Вебер, Вольфганг выехал в Прагу вместо с Констанцей и Зюсмайером, который должен был писать к «Милосердию Тита» сухие речитативы.

За несколько часов до отъезда в Прагу, когда Вольфганг перед тем, как заняться приведением в порядок партитуры, вышел за ворота глотнуть свежего воздуха, к нему подошел незнакомец в сером с таким видом, словно давно поджидал его, и вручил Вольфгангу двадцать гульденов со словами:

– Чтоб скрепить нашу сделку.

– Откуда вы узнали о моем отъезде? – воскликнул Моцарт.

Незнакомец загадочно улыбнулся и не пожелал вступать в объяснения. Антон Лейтгеб взял на себя эту миссию ради своего друга графа Вальзегга. Граф Вальзегг – владелец дома, где проживал Пухберг, знал от купца, как идут дела у Моцарта и где он находится. Но граф не поведал никому, кроме Лейтгеба, что реквием ему нужен для поминовения покойной жены, умершей в начале года. Пухберг рассказал ему, как отчаянно Моцарт нуждается в деньгах, и Вальзегг решил выдать сочинение композитора за свое. В те времена такое случалось нередко. Вальзеггу хотелось поразить всех своим композиторским талантом. Лейтгеб, которого он выбрал посредником, как нельзя лучше подходил для подобной роли. Он любил напускать на себя таинственность и при случае немного попугать людей. Моцартовский реквием, заказанный при столь загадочных обстоятельствах, станет только еще торжественнее и мрачнее, заверил он графа.

– А куда же мне доставить готовое сочинение?

– Я узнаю, когда оно будет готово, и сам за ним приду.

– Но следующие недели я проведу в Праге, а по возвращении мне придется заканчивать другую оперу – постановка назначена через месяц.

– Это мне тоже известно. – Незнакомец уставился на Моцарта холодным взглядом. – Я надеюсь, ваш реквием прозвучит благочестиво, всякие мирские страсти в нем неуместны. В противном случае не миновать дурных последствий.

89

Премьера оперы «Волшебная флейта» состоялась 30 сентября, как и было намечено. Но для этого Вольфгангу пришлось проделать титаническую работу.

И вот теперь, направляясь за кулисы проверить готовность труппы, поскольку он сам дирижировал премьерой, Вольфганг раздумывал над тем, не постигнет ли «Волшебную флейту» та же участь, что и «Милосердие Тита». Написанная по случаю коронации, опера до сих пор шла в Праге, и хотя торжественная, выразительная музыка вполне отвечала сюжету, публика встретила оперу равнодушно. Супруга императора, испанка по происхождению, невзлюбившая «Свадьбу Фигаро», которая возмутила ее своей неслыханной дерзостью, назвала «Милосердие Тита» «немецкой дребеденью», и ее, мнение было дружно подхвачено, хотя сам Вольфганг считал, что в этой опере есть места, которые можно отнести к его лучшим достижениям.

Он задержался за кулисами посмотреть на публику, собравшуюся в зале, и тут на момент ему стало страшно. Сцена в театре на Видене выглядела убого; декорации сделаны кое-как; когда с реки дул ветер, сюда доносилась вонь; добираться до этого маленького, тесного театра, расположенного в захолустном предместье Фрейхауз, было трудно. Он увидел Констанцу, сидевшую в ложе с ван Свитеном, Ветцларом и Пухбергом, но императора в зале не было, да и из знати почти никого. Здешняя публика сильно отличалась от той, что присутствовала прежде на его премьерах. Эти люди ждали, что им покажут всякие чудеса, какие-то невиданные трюки. Но он-то сочинял свою оперу так, чтобы каждая ария строго соответствовала характеру героя и сюжету, как он его воспринимал, а вовсе не ради дешевых театральных эффектов.

Шиканедер взволнованно спросил:

– Ну как ваше впечатление, Моцарт?

– Театр ваш, вам легче судить, чем мне.

– Здесь такой музыки никогда раньше не слышали. Она у вас то легкая и веселая, то вдруг торжественная и величественная, чуть ли не духовная. Они растеряются. Когда публика ждет одного, а ей преподносят другое, она может обидеться. Надеюсь, музыка не загубит пьесу.

Вольфганг улыбнулся про себя. Он не был уверен, наделен ли сюжет какими-нибудь достоинствами. Что касается музыки, то в ней он не сомневался.

– У вас выигрышная роль, – сказал он.

– Папагено – прекрасный образ, но он так отличается от Зарастро.

– Спектакль должен пройти с успехом. Я не пожалел для этой вещи ни опыта, ни таланта. – Его новая опера докажет, что Моцарт остался Моцартом, несмотря на все невзгоды, свалившиеся на него.

Шиканедер пожал плечами. Он очень боялся, как бы Моцарт не заболел, не закончив партитуру. Последнюю неделю во время репетиций Вольфганг непрестанно глотал лекарства, чтобы заглушить боли; часто вид у него делался печальный и безучастный, но тем не менее он продолжал работать, не сбавляя темпа. А сегодня перед премьерой глаза Вольфганга снова оживились.

Вольфганг постучал в дверь уборной Анны Готлиб и тут же усомнился, разумно ли заходить к девушке. Когда Анне дали роль героини – Памины, она преподнесла ему две красные гвоздики в маленьком горшочке, тронув его своим подарком. Анна Готлиб превратилась в хорошенькую семнадцатилетнюю девушку. Он поставил горшочек па стол в своем домике, где последние недели неустанно работал над «Волшебной флейтой». На одном стебле был бутон, готовый, казалось, вот-вот распуститься, и Вольфганг усердно поливал цветы и переставлял их все время к свету. Но гвоздики все-таки увяли и вскоре вовсе засохли, а бутон так и но распустился. Преданность Анны помогала ему писать музыку. И хотя он любил Станци по-прежнему, его неудержимо влекло к этой девушке.

Увидев Вольфганга, Анна просияла. Он купил по дороге в театр гвоздичку и преподнес ей.

– Это тот самый бутон. Он все-таки расцвел… – Господь простит ему эту маленькую ложь, думал Вольфганг, – такой счастливый вид был у Анны, когда она брала гвоздику у него из рук.

Анна прижала цветок к губам и, казалось, готова была разрыдаться от счастья. А потом вдруг посмотрела на него с какой-то отчаянной надеждой. Может быть, он все-таки любит ее теперь, когда она стала совсем взрослой.

– Вы приносите мне счастье, Анна, так уже было со «Свадьбой Фигаро», – сказал Вольфганг.

Она залилась краской, и ему вдруг страстно захотелось приласкать ее, прижаться к ней щекой, ощутить ее нежную кожу. Но он ведь вдвое старше Анны, и как можно причинять боль Станци.