Воспоминания - Екатерина Андреева-Бальмонт

Сейчас в Москве лишь полдень. Вы готовитесь завтракать. Ты нарядная и взволнованная. Много цветов и телеграмм. Верно, и мои две телеграммы, одна с приветствием, другая с подарком — 100 рублей. Ниника с Аней шмыгают, тоже нарядные. И тихая Мушка, ласковая, с тобой и, верно, в твою и мою честь надела зеленое нубийское ожерелье. Я целую тебя и целую вас всех. Милая, и привет Тане и Леле, и Александре Алексеевне.

Из Омска меня провожала любовь — Миша, его жена, и бледная их дочка, Верочка, лепетавшая приветствия солнечной Нинике. И хоть в целом публика там скучная и тяжеловесная, в нескольких сердцах я заронил Красный огонь.

Радуюсь очень-очень своему возвращению. Я мог бы длить поездку до Владивостока, но не захотел. После! Сейчас сердце не вылетит.

Катя милая, обнимаю тебя. В Омске два письма от тебя было. Но они грустные. Мне хочется что-то сделать, чтоб тебе было светлее и веселее. Сердцем люблю тебя. Твой Рыжан.

1915. XI. 26. 6-й ч. в. Екатеринбург, «Американские №№», № 15

Катя родная, лишь поцелуй. Падаю от усталости, нужно отдохнуть перед выступлением. С 12 ч. у. до 4-х ч. в. был среди драгоценных камней и приобрел в мудро-исключительной возможности дивные подарочки тебе, Мушке, Нинике и всем милым. Здесь есть мои поклонники, уж 20 лет меня чтущие. Директор Художественно-промышленной школы, Анастасьев, бывший приятель Синцова, который знает меня с Парижа 1897 г.! Вот он наш, мой и твой, истинно твой и мой Париж! Как не пропадают жизненные встречи, милая! Звенья светлой перевязи между мной и тобой длятся, втягивая в лучистую цепь — других.

Я отменил Сибирь и еду через 2 дня в Питер, оттуда, не долго-долго мешкая, к тебе.

Обнимаю тебя, Катя моя. Твой К.

1915. XI. 30. 10-й ч. н. Вагон. Около Вятки

Катя милая, я писал Нюше о последних моих впечатлениях. Я нашел в Екатеринбурге малоподготовленную аудиторию. В 1-й вечер я растапливал льды, во 2-й они растаяли, в 3-й, устроенный мною самим, была цветущая весна. Этот 3-й вечер был зерном того, что я намерен устроить в Питере и в Москве. Без какой-либо подготовки и утомленный предыдущими двумя ночами — уснул часа в 3–4, проснулся в 8,— я говорил в прозе, импровизации о связи Солнца и Луны с теми или иными, или, вернее, с одними и совсем разными другими, ликами чувств, мыслей и настроений. Читал страницы из «Будем как Солцне», «Ясеня» и других книг. Построил воздушный мост от Луны к Смерти. Нарисовал два лика отношения к Смерти, тоскующее «Камыши», «Лебедь» и пламенно-торжествующее «Гимн к Огню». Спутал волшебно все величины рассуждения, введя в нить говорения слово Любовь, и вызвал взрыв восторга, завершив говорение страстно-взволнованным чтением поэмы «С Морского дна». Передо мной, в 1-м ряду, сидел высокий старик, военный врач, со своей женой. Когда я читал о том, как Русалка ослепла, она вся задрожала от внутреннего рыдания и, уронив голову на плечо к своему мужу, плакала до конца. Вот где и вот когда я поистине почувствовал, что старость бывает прекраснее юности.

Милая, этот вечер, околдовавший жителей и жительниц уральского замка Катерины, я устроил, мысленно, в честь тебя, ибо с тобой я пережил «Будем как Солнце», эту красивую и жестокую, эту лучшую мою книгу.

Снега, снега. Ночь. Я рад возвращению. Твой К.

1915. XII. 6. Ночь. Питер

Катя милая, сегодня именинный день. Суета. Но я рад. Это похоже на те праздники, к которым я привык за поездку. Слышу из своей комнаты спорящие голоса и радуюсь тиканью часиков на моем письменном столе. Я сегодня составил план новой поездки, весенней, на юг России и в Сибирь и уже принялся за работу над новыми выступлениями. Спасибо тебе и Нинике за письма. Отвечу подробно. Но уж скоро будем вместе. Нинике я везу киргизские сапожки, а тебе сартскую ткань и уральские самоцветы.

Обнимаю тебя. Твой К.

1915. XII. 7. Вечер. Питер

Катя милая, опять лишь два слова. Никак еще не могу приспособиться к столичной жизни после своих вольных странствий. Мне все мешает и все кажется посягающим на мою свободу. Это такое чувство, точно я был альбатросом и лишился Океана. Не сразу с ним освоишься.

Опять молю о книгах, список послал Нюше, а также о исправлении моего сюртука, а то новому нужно дать отдых.

Нину Вас. увижу дня через три. Замерзаю. В Брюсовском буду оттаивать. Обнимаю тебя. Твой К.

1915. XII. 9. 10-й ч. н. В. О., 22-я, л., д. 5, кв. 20

Катя милая, спасибо тебе за телеграмму, но, верно, я буду лишь читать, без музыки, с музыкой дорого устроение, а мне нужны сейчас деньги, — за поездку я недополучил того, на что рассчитывал, а здесь сразу попал в неустройство, и уже почти все привезенные деньги улетели. Устроение не в 2 и не в 3, а в 5 раз дороже предположительных цифр. Если принять еще во внимание, с какой mauvaise grâce [164] это устроение осуществляется, ты не удивишься, если я скажу, что я уже почти готов пожалеть о том, что не поехал в Иркутск и далее, и что мое желание — ехать куда-нибудь хоть сейчас, но только предварительно свидевшись с тобою и с Нюшей. Впрочем, есть много хорошего в спутанном житии здесь. Мой сосед — Коутс, мои соседи также — Смирнов, Марр, Тэффи, Бруни, Мгебров. Я сразу встретил друзей и с Сологубом, после маленького недоразумения на почве моего первенства в Сибири, встретился братски и получил от него в дар полное собрание сочинений с надписью: «Сердечно любимому К. Д. Бальмонту, очарователю поэтов».

Дружок, не поленись добыть мне все, по возможности, указанные мною книги. Я от Смирнова достал книг, но другие и притом лишь малость из них могу увезти с собой: каждую минуту они могут понадобиться ему самому или университету.

Сегодня начал писать свое «Слово о творчестве».

Обнимаю тебя и чаю через неделю быть с тобой. Твой К.

1915. XII. 14. 8 ч. в. В. О., 22-я л., 5

Катя милая, я иду сейчас отправить тебе телеграмму, решил ехать в субботу, 19-го, значит, в воскресенье утром буду наконец в Брюсовском. До отъезда мне нужно использовать несколько книг Смирнова и Mappa, которые увезти не могу. Нужно также в течение ближайших дней свидеться с Коутсом и провести с ним день музы, верно в среду, — условленный раньше день не состоялся, у него сделался сердечный припадок. Я очень счастлив этой дружбой с Мейерхольдом, Мгебровым, Альбертом Коутсом и Мадэлон Коутс. К Мейерхольду также иду на этой неделе в Студию. Мы затеваем с ним нечто. Он, кроме того, проводит в Александринский театр «Малявику» Калидаса, и, по-видимому, она пройдет.

Шлю тебе две газетные вырезки. Мой портрет, небольшой офорт Кругликовой, продается с аукциона уже за 300 рублей, но она еще не отдает его.