Воспоминания - Екатерина Андреева-Бальмонт

Я, кроме того, приехал в родной город: Уфа поразительно похожа на Шую. И встретил здесь Шухнина, фабричного инспектора Рокина, отлично знавшего моего отца, и мать, и Мишу и Гумнищи.

Вот, хоть нужно идти читать «Поэзию-Волшебство», хотел и не мог не написать этого. Скажи это Нюше, Леле, и Тане, и Александре Алексеевне. Я верю в звездные веления. Я верю в звезды. Катя моя. Беатриче моя. Твой К.

Сеаидо Сюнчелей — какой красивый звук!

1915. XI. 14. 7 ч. в. Пермь

Катя родная, сегодняшний день — фантазия. Вот где, среди снежных просторов, над широкою Камой, над равнинами, за которыми тянется на 15 верст сосновый бор, — и в торжественности своих решений — и в душевной взнесенности — я один, царственно один. Я убедил М. В. Долидзе уехать в Екатеринбург, добиться устроения там выступлений на обратном моем пути, а сам остался до ночи и еду в полночь, один, в Тюмень и в Омск.

Я бродил над застывшей рекой. Мысленно говорил с тобою, с Мушкой, с Еленой, с теми, кто любит меня в Грузии. Я смотрел на янтарно-хризолитные дали, где когда-то вот так бродили варяги. Я чувствовал, быть может впервые, все безмерное величие России, всю красоту ее, судьбинную, предназначенную.

Катя, я вернусь на декабрь — февраль в свои два дома, а в марте — апреле совершаю поездку с Меклером, уже ее организовавшим, — и вот точный путь: Петроград, Харьков, Екатеринослав, Оренбург, Томск, Барнаул, Новониколаевск, Иркутск, Благовещенск, Чита, Харбин, Владивосток, Хабаровск. 13 городов, и 13 ноября я подписал формальный договор, с неустойкой, что меня упасет от неожиданностей. Пасху буду в Японии. Меклер уже нанял помещения. Он был в Сибири 6 раз и знает ее и везде имеет связи. Я встретился с ним в твоем городе, Екатеринбурге, случайно, и с Н. А. Морозовым, которого он возил и ублаготворил всячески. Мы помирились. Буду писать, вернувшись — «Любовь и Смерть в мировой поэзии» и «Крестоносец Любви, Шота Руставели, певец Тамар». До поездки буду это читать в Москве. Милая, как далеко я от тебя, от вас, милые мои. Я целую тебя и радуюсь скорой встрече. Да хранит тебя и Нинику Тот, кто ведет нас всех. Обнимаю. Звучит колокол. Тону в пространстве. Твой К.

1915. XI. 15. 7 ч. в. Екатеринбург. Вокзал.

Не могу с тобой расстаться,Катерина Черноглаз.Дважды здесь пришлось скитатьсяИ приеду в третий раз.Я мечусь вокруг Урала,Но еще настанет день, —И Сибирского опалаСвет блеснет: мой путь — в Тюмень.«Ах, профессор!» Так, к Поэту,Говорят ко мне сейчас.«Можно Вашу взять газету?»И мельканье жадных глаз.Понимаю, знаю, девы,Вам хотелось бы огня,И влечете Вы в напевы,Одинокого, меня.Но мои златые кудриИ огонь зеленых глазПодойдут ли к Вашей пудре,Не чрезмерны ли для Вас?Я уж лучше, допиваяСвой лимонный крепкий чай,Поспешу от Вас до края,Где есть радость невзначай.А пока — привет любимым.Я волшебно одинок.Путь бежит огнистым дымом.Чу! Второй дают звонок!

1915. XI.16. Вечер, 7 ч. Тюмень, «Россия» № 1

Катя милая, получил здесь открытку от тебя. Я услаждаюсь безграничной тишиной и полным уединением. Ты можешь мне позавидовать. Здесь люди не беспокоят. И единственные звуки, которые слышу, тиканье стенных часов в коридоре (такой домашний звук) и время от времени хоровое пение солдат. Они много поют во всех этих снежных городах. Пойду сейчас опустить письма и буду чувствовать себя наедине с звездами и Ночью. Целую тебя, родная. Твой К.

1915. XI. 18. 4-й ч. д. Тюмень

Катя милая, Нюша, верно, уже сообщила из вчерашнего моего письма о разных переменах в сроках и планах. Я еще в утомительной неизвестности — жду категорической депеши от Долидзе, может быть, что-нибудь из потерянных выступлений наверстаем. Пока же я решил 22-го начать обратный путь в столицы и не думаю, чтоб это изменилось. Тюмень — глухой городишко. Однако и здесь собрались слушатели и нашлись друзья, знающие меня по Москве и Парижу. Провел очаровательный вечер в изящном доме Колокольниковой и чувствовал себя чуть не в Пасси. Ведь вот никогда не знаешь, что где найдешь. Сегодня «Океания», которая везде завоевывает безошибочно. Обнимаю. Шлю приветы. Твой К.

1915. XI. 21. 2 ч. д. Омск, «Россия», № 43

Катя милая, я в тишине, снеге и льдяных узорах. Вчера было 300 Р. Это есть ощущение. Хороши были дымы, которые низко стелились. К счастью, ветра почти не было. Но, знаешь, Миша, брат мой, живущий в Омске, замерзал, а я даже не поднимал воротника. Я воистину солнечник, и, хоть он моложе на десять лет, сам заявил, что моя кровь горячее. Встреча с Мишей на вокзале, и потом у него в доме, и потом с ним и его женой за ужином (мы ужинали лишь вчетвером, я отверг адвокатскую компанию провинциальных блудоедов слова) так взволновала меня, что я не мог уснуть до 4-х часов ночи. Воспоминания дней Шуи и Гумнищ. Миша такой же славный медведь, каким был в студенческое время. Это единственный из братьев (кроме священного Коли, конечно, и отчасти Володи), который мне мил. Он похож на отца и еще страшно стал похож на татарина. И он, и его жена хохотали все время, говоря, что я как бы копия Веры Николаевны{113} в лице, в ухватках, в маленьких выходках. Иду сейчас к нему обедать. Скажи Нинике (о ней тоже было много речи и моих влюбленных рассказов о ее детстве). Поедаю здесь стерлядь, рябчиков и зайцев.

Сибиряки тяжеловесны. Уж очень хочется вернуться. Но, кажется, заезжаю на 24–25 в Томск, а Екатеринбург откладывается дня на 4. Во всяком случае, в первых числах декабря я буду уже в Питере, Вас. Остр., 22-я линия, д. 5. Оттуда проеду к тебе в Москву.

Милая, ты, верно, мое пермское письмо уж получила? Как будешь проводить 24-е? Целую глаза твои. Пошлю быстрое словечко. Твой К.

1915. XI. 24. 2 ч. д. Вагон. Близ ст. Богданович

Катя милая, здравствуй — и целую тебя. Через два часа я отъезжаю в твой город, который, как город Нюши, Казань, приветствует меня, прежде чем я в него приехал. Прилагаю заметки из двух екатеринбургских газет. Сегодня я читаю там «Океанию», послезавтра «Поэзию как Волшебство».

Сейчас в Москве лишь полдень. Вы готовитесь завтракать. Ты нарядная и взволнованная. Много цветов и телеграмм. Верно, и мои две телеграммы, одна с приветствием, другая с подарком — 100 рублей. Ниника с Аней шмыгают, тоже нарядные. И тихая Мушка, ласковая, с тобой и, верно, в твою и мою честь надела зеленое нубийское ожерелье. Я целую тебя и целую вас всех. Милая, и привет Тане и Леле, и Александре Алексеевне.