Воспоминания - Екатерина Андреева-Бальмонт

Милая, во вторник выяснится, когда я смогу поехать к тебе. Но боюсь, что задержка некоторая будет неизбежной.

Мне хорошо между Брюсовским и Волхонкой. В моей-твоей комнате есть умывальник, и я вряд ли чем мог бы стеснить Александру Алексеевну. Напиши. Завтракаю у Елены, обедаю у Мушки поздно. Устал, но чувствую, что так нужно.

Подсчитал все тома свои. Завтра напишу в «Ниву».

До новых строк, Катя моя. Когда приеду в деревню, будем там хорошо жить.

Обнимаю и Нинику. Твой К.

P. S. Ожидаю скорого ответа от Коутса.

1915. 13 июня. Ночь. Час

Катя милая, сейчас уже поздно, но мне хочется сказать тебе несколько слов, а завтра Александра Алексеевна передаст тебе эти строки. Я точно в каком-то сне все эти дни. Если бы не ощущение, что тебя нет со мной и что ты меня ждешь, быть может, я еще долго мог бы жить здесь, в Москве, в тишине пустого дома, чувствуя по ночам, какая это свобода быть одному. Я устаю, конечно, за день, но столько для меня впечатлений от разных встреч и разговоров, что я как будто читаю солнечную летопись. Я снова в России! Это сказочно. Я снова с душами, которые горят, родные, и любят, и протягивают руки, и говорят: «Люблю! Люби меня!»

Мушка расскажет тебе подробно обо всем, что у меня сейчас в текущем и предполагаемом. Завтра с Ирэной я еду по Брестской ж. д. в некий Лесной Городок. Может, сразу найдем для нее, Елены и Мирры помещение. Во всяком случае за неделю найдем. Во вторник или в среду доктора скажут, после разных анализов, в каких предполагаемых возможностях все будущее Елены. Гриневский и другой поляк-доктор (забыл имя) говорят, что ей нужно лежать еще две недели минимум и лечиться еще потом. Если болезнь затянется, но без опасности, я думаю, что через неделю я поеду к тебе, но вернусь поздней, чтобы перевезти Елену в летнее помещение, и уеду, устроив ее. Если позволят встать раньше, лучше, пожалуй, пробыть несколько лишних дней и уехать в полном спокойствии. Обещают, что опасность через неделю кончится. Сейчас температура между 36,5 и 37, но пульс вроде пульса Рондинелли. Не поправится Елена вполне раньше начала зимы, и возможно, что она подорвана в основе. Это выяснится скоро. Я не хочу и не могу сейчас думать о гаданиях.

Елена просит передать тебе ласковый привет.

Я познакомился с Сакунталой-Коонен{104}. Мила очень. Во вторник читаю ей «Малявику».

Спасибо за перевод «Ассурбанипала». Но ты переводишь лучше, чем Леля. Я довольно много меняю. Шлю вам 150 рублей.

Милая, до новых строк. Иду в сон. Целую тебя. Твой К.

P. S. И в тебе, и в Нюше столько света, что мне тепло и светло. Нинику целую. Коле напишу{105}.

1915. VI. 18. 12-й ч. у. Москва. Поварская, 30

Катя милая, иду сейчас отправить тебе телеграмму. Если никаких неожиданностей не произойдет, — а их не предвидится, — я в понедельник приеду в Ладыжино. Накануне отъезда телеграфирую еще. Компресс у Елены снимут послезавтра, в субботу. Сделаем попытку вынести ее на солнце. Но о выписке ее из санатория, конечно, не может быть речи. Гриневский сказал, что, если теперь не долечить до конца уже дважды пораженное легкое, ей грозит чахотка. Самой Елене, как ты и Мушка верно предположили, еще не хочется выходить отсюда и начинать колесо жизни. Она еще совсем слаба, может лишь присаживаться на постели. Но бодра и весела. Болезнь эта назревала уже давно и хорошо, что все так произошло, как произошло. Пришел Селивановский, говорит то же, что Гриневский, но ходом болезни доволен.

Я читал «Малявику» Сакунтале, которую нахожу довольно интересной, но не пленен. Читал ей, Таирову и Кузнецову. Они восхитились изяществом драмы. Завтра вечером читаю Мейерхольду «Ассурбанипала», и мы говорили о постановке этой вещи. «Стойкий принц» будет играться с осени в Питере.

Огорчился я на телеграмму из «Нивы»: «Ваше письмо своевременно получил. Не отвечал, так как Ваше предложение Правлением нашего товарищества обсуждается. Ответ раньше осени вряд ли возможен». Конечно, если бы они хотели отказать, они отказали бы тотчас. Смысл депеши, кажется, положительный. Но это вовсе не то, чего я ждал.

Милая, я очень хочу видеть тебя и Мушку и быть в деревне. До понедельника, радость родная. Нинику целую. Твой К.

1915. VI. 18. 10-й ч. н. «Прага»

Катя милая, сижу сейчас в ресторане «Прага» один, счастливо уклонившись от обеда у Синегуб, и поджидаю уху из ершей и дикую козу. Я сейчас тихонько радуюсь на то, как мое сердце мудро догадалось послать тебе в 2 ч. д. телеграмму о том, что я приеду к тебе, к вам, в понедельник. В 8 ч. в. я получил письма от тебя и от Нюши (от 15-го, 16-го). Итак, я на них ответил, еще их не получив. Я счастлив, что в понедельник будем вместе, очень, очень. Пробуду с вами 10–12 дней и вернусь перевезти Елену. К тому времени она совсем окрепнет для переезда, и дача устроена будет.

Был сегодня у Варженевской (кн. Оболенская ныне). Познакомился с артистом Малого театра Максимовым. Он большой мой поклонник. Между прочим, он влюблен в «Малявику» и очень мечтает поставить ее в Малом театре. Завтра пошлю текст Южину, в Одессу, это зависит от него.

Да, это правда, что Обществом драматических писателей{106} приуготовано для меня 600 руб. Их них я взял пока лишь 200 руб. Это за «Сакунталу» и «Жизнь есть сон».

Милая, родная, целую тебя за письмо твое. Ты моя драгоценная.

Я написал тебе сегодня утром. Напишу сейчас Мушке. Обнимаю тебя. Будь светлой и жди меня. Твой К.

1915. VII. 8. 12 ч. д. Юдинская платф., Александр. ж. д. Лесной Городок, д. Симсона

Катя милая, в ту ночь, как ты уехала, я был у Юргиса{107} часов до двух. Было довольно скучно, — и я сейчас, слушая знойные жужжания мух, думаю, как пленительны шелесты ветвей и эти еле уловимые звоны малых существ крылатых, я думаю, как красноречиво-близка мне вся Природа, кроме людей. А между тем тянешься к ним.

На другую ночь после твоего отъезда я принимал ночных посетителей в лике телеграфистов: две депеши тебе от Н. В. о болезни Боти{108}. Жив ли он? И где ты? В Борщне? В Курске?

Я здесь с понедельника. Приехали в неустроенность. Всего надо добиваться. Тебе это известно.

Я пробуду здесь до 12–13-го. К 15-му, как мы сговорились, буду в Ладыжине. Здесь очаровательно. Отъеденный дом с большой террасой. Неограниченное число садовых гвоздик, алых, белых, розовых. Сколько хочешь клубники. А в лесу, за забором, везде земляника. Аллея из сада ведет к лугу и речонке. Воистину Лесной Городок. Но зато почти без почты. Как на Самоа, я не знаю сейчас, кто с кем воюет и как.

И вот тотчас благие следствия: я написал бессмертный сонет: «Пора». Прочту при свидании.