Король былого и грядущего - Теренс Хэнбери Уайт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– О чем столько шуму, сэр Ланселот? – спросила Королева.
Они беседовали легким, насмешливым тоном. Ими снова владела любовь.
– Вам ли об этом спрашивать? – И, вновь разгорячась, он добавил чуть более гневно: – Он убил моего коня.
– Спасибо, что приехали, – произнесла Королева. Голос ее был нежен. Таким Ланселот помнил его в самом начале. – Спасибо, что прискакали столь скоро и столь отважно. Но рыцарь этот мне сдался, и нам должно его простить.
– Позор ему за то, что он убил моего коня.
– Мы с ним уже примирились.
– Знай я, что вы намерены с ним примириться, – с некоторой ревностью произнес Ланселот, – я бы не стал загонять себя едва ли не до смерти, поспешая на помощь.
Королева сжала его ладонь. Он уже стянул рукавицу.
– Вы раскаиваетесь в своем добром деле? – спросила она.
Ланселот молчал.
– Он мне безразличен, – произнесла Королева, краснея. – Я лишь подумала, что будет лучше, если мы избежим скандала.
– Я желаю скандала не более вашего.
– Вы вольны поступить как вам угодно, – сказала Королева. – Хотите, сразитесь с ним. Выбор только за вами.
Ланселот смотрел на нее.
– Госпожа, – произнес он, – были бы только вы довольны, а о прочем я и не думаю. Что до меня, то меня удоволить нетрудно.
Пышные обороты Высокого языка проступали в его речах всякий раз, что ему случалось растрогаться.
43
В комнате снаружи лежали на носилках раненые рыцари. Во внутреннем покое, где спала Гвиневера, имелось окно, забранное железной решеткой. Стекло в нем отсутствовало.
Ланселот приметил в саду лестницу, достаточно длинную для его целей, и хоть они ни о чем не сговаривались, Королева ожидала его. Увидев в окне морщинистое лицо и любопытный нос, притиснутый к прутьям решетки, она не приняла его ни за демона, ни за горгулью. Сердце ее стукнуло несколько раз, пока она стояла у ложа, чувствуя, как бурно кровь приливает к шее, а затем Королева молча – с молчанием сообщницы – подошла к окну.
Никто не знает, что сказали они тогда. Мэлори говорит, что они «беседовали о многих вещах, поверяя друг дружке свои печали». Возможно, они согласились, что нельзя любить Артура и при этом обманывать его. Возможно, Ланселот сумел наконец заставить ее понять свое отношение к Богу, а она сумела заставить Ланселота понять, как тяжела бездетность. Возможно, они вполне согласились в том, что с их преступной любовью покончено.
В конце концов сэр Ланселот прошептал:
– Я хотел бы оказаться внутри.
– Я была бы лишь рада.
– Вы всем сердцем желаете, госпожа моя, чтобы я был сейчас с вами?
– Да, воистину.
Последний из прутьев решетки, когда его выламывали, рассек Ланселоту мякоть ладони до самой кости.
Чуть позже шепот затих, и в темной комнате наступило молчание.
На следующее утро Королева Гвиневера надолго задержалась в постели. Сэр Мелиагранс, коему не терпелось сколь можно быстрее и безопаснее покончить со всем этим делом, копошился в преддверии спальни, желая, чтобы она поскорее вышла. Ему прежде всего страх как не хотелось длить свои муки, задерживая Королеву у себя в доме и не имея возможности ею обладать.
Наконец он не выдержал и – отчасти чтобы поторопить ее, отчасти же из неукротимого любопытства, свойственного влюбленным, – вошел в спальню, намереваясь ее разбудить, что было вполне допустимым в ту пору, пору церемониальных пробуждений.
– Прошу прощения, – сказал сэр Мелиагранс, – что это с вами, госпожа, что вы так долго спите?
Он все поглядывал краем глаза на лежащую в постели недостижимую красавицу, притворяясь, однако, что совсем и не смотрит. Кровь из рассеченной руки Ланселота запятнала и подушки, и простыни, и одеяла.
– Изменница! – возопил вдруг сэр Мелиагранс. – Изменница! Вы изменница Королю Артуру!
Уверясь, что он обманут, сэр Мелиагранс потерял голову от гнева и ревности. Поскольку собственная его затея ему же и вышла боком, он счел Королеву образцом чистоты, а себя, желавшего ею овладеть, – кругом неправым. Теперь же он вдруг убедился, что все это время она надувала его, лишь изображая даму, чересчур добродетельную, чтобы его полюбить, и между тем развлекаясь у него же под носом со своими ранеными рыцарями. Ему втемяшилось в голову, что кровь принадлежит кому-то из раненых рыцарей – иначе с чего бы она настояла, чтобы их расположили под дверью спальни? К гневу его примешивалась самая дикая зависть. Оконной решетки, восстановленной на скорую руку, он даже и не заметил.
– Изменница! Изменница! Я обвиняю вас в государственной измене!
Завывания сэра Мелиагранса собрали к дверям спальни кое-как ковыляющих раненых рыцарей (смятение уже пошло гулять по замку), камеристок, служанок, пажей, мальчишек-истопников, пару грумов – всех привлекли звуки скандала.
– Все они изменники, – кричал сэр Мелиагранс, – все или некоторые. Здесь побывал раненый рыцарь.
Гвиневера ответила:
– Это ложь. И все они мне в том свидетели.
– Ты клевещешь на госпожу нашу! – закричали рыцари. – Выбери из нас, кого пожелаешь. Мы сразимся с тобой.
– Ну нет! – взвыл сэр Мелиагранс. – Ни к чему все ваши надменные речи! С Ее Величеством возлежал раненый рыцарь.
Он еще продолжал указывать на пятна крови, бывшие, безусловно, серьезной уликой, когда среди присмиревших Рыцарей Королевы появился сэр Ланселот. Никто и не заметил, что рука его в перчатке.
– Что тут случилось? – спросил Ланселот.
Мелиагранс, размахивая руками, принялся объяснять ему, что случилось: при виде нового слушателя его вновь обуяло волнение.
Ланселот холодно произнес:
– Могу ли я напомнить вам о вашем собственном поведении в отношении Королевы?
– Я не ведаю, о чем вы говорите. Мне это все равно. Я знаю только, что прошлой ночью в этой комнате был рыцарь.
– Остерегайтесь говорить так.
Ланселот глядел на него сурово, пытаясь предупредить его и образумить. Оба они знали, что подобное обвинение должно будет завершиться судебным поединком, и Ланселоту
