Хозяйка розового замка - Роксана Гедеон

Жану явно нравилось, когда я за ним наблюдала: сидя в седле, он дефилировал передо мной, заставляя Нептуна идти то шагом, то иноходью, то переводя в аллюр, то пуская в полный карьер.

— Я запросто могу и без седла. Смотри, ма!

Видя искреннюю гордость у меня на лице, он начинал выделывать такие выкрутасы, что мой восторг сменялся страхом, и я, не выдержав, кричала Жану, чтобы он перестал.

Разгоряченный, румяный, сияющий, он подбежал ко мне.

— Ну, как, ма? Правда здорово?

— Просто замечательно.

— А вот увидишь, что будет потом! Я буду ездить лучше, чем даже господин герцог!

— Дался тебе этот господин герцог, — произнесла я, поправляя растрепанные волосы Жана.

— А что? Ты не веришь?

— Он же был в Индии, дорогой.

— А я — в Египте! Я тоже многое повидал!

Упрямо поблескивая синими глазами, он смотрел на меня, видимо слегка обиженный моим недоверием, а я в этот миг невольно заметила, что с каждым годом он все больше становится похож на своего отца, Анри де Крессэ. Он становился просто точной его копией — те же глаза, те же темные густые волосы, нос, твердая линия рта, подбородок… «Пожалуй, — подумала я с опасением, — если бы Жана увидели люди, знавшие Анри, они сразу бы догадались, что это его сын».

Слава Богу, хоть характером он был в деда. Или, может быть, в прадеда — принц Жоффруа тоже был таким же упрямым и неистовым.

Сердце у меня защемило. Глядя сыну в глаза, я прошептала:

— Жан…

— Что?

— Жан, скажи мне честно… ты снова хочешь уехать с дедом?

Сейчас, в двенадцатилетнем возрасте, он был внимательнее и вдумчивее, чем два года назад. Он почувствовал и боль в моем голосе, и тревогу, и страх. И он уже не демонстрировал так своей радости.

— Ма, — спросил он, — а разве ты не хочешь, чтобы я уехал?

— Видишь ли, Жанно, я все-таки думаю, что твое место здесь. Ты скоро вырастешь, и ответственность за Сент-Элуа ляжет на тебя.

Он задумчиво ответил:

— Но ведь я хочу стать военным, а не фермером.

Я улыбнулась не слишком весело.

— Мама, ты не должна печалиться, — заявил он решительно. — Мне так больно, когда ты печальна; у тебя такие красивые глаза — большие, лучистые, и я не хочу, чтобы твои глаза плакали. Для меня твои глаза — самые-самые любимые!

Он сказал это горячо, взволнованно, и я была тронута.

— Дитя мое, но как же мне не печалиться? Ты мой старший сын, а мы так часто бываем разлучены.

— Мне надо учиться, ма. Я уеду в Итон и целый год буду сидеть над книгами. Так сказал дед.

— И никаких военных приключений не будет?

— Никаких.

Он испустил шумный вздох и, поразмыслив, добавил:

— А на следующее лето мы снова приедем.

— Может быть, ты и прав. Тебе надо учиться. И если бы ты учился здесь, в Бретани, я бы тоже видела тебя не так уж часто.

Мы пошли к дому. Жан чрезвычайно любезным и почтительным жестом протянул мне свою руку, так, словно желал, чтобы я на нее оперлась. «Еще немного, — подумала я, — и он будет одного со мной роста. Он вообще обещает быть высоким». Для своего возраста он был очень развит, это все признавали.

— Знаешь, ма, — сказал он вдруг, — если ты не хочешь… и если ты скажешь, что тебе это больно, я не уеду.

Я улыбнулась и, ласково притянув сына к себе за волосы, поцеловала.

— Нет, милый. Я потерплю. А малыши развлекут меня.

— А я… честное слово, было бы даже интересно остаться в Бретани!

— Почему?

— Да ведь здесь скоро начнется новая шуанерия! Как бы я хотел задать синим жару!

Он сказал это с мальчишеским запалом, но, в сущности, за этим крылось и нечто большее. Я почувствовала в голосе сына ненависть — яростную, непримиримую. Небольшой шрам, пересекавший бровь Жана, побелел, и это напомнило мне о синем сержанте, ударившем мальчика по лицу.

— Ты хотел бы воевать с ними, Жан?

— Да! Как дед и как господин герцог! Я им за все отомщу — за короля, за тебя, за Сент-Элуа!

Мне вспомнился восьмилетний Жанно, в бессильной ярости грозящий вслед кулаком уходящему отряду синих грабителей. Я произнесла:

— Надо уметь прощать, дитя. Нельзя все время ненавидеть. Надо учиться жить будущим, а не прошлым.

Жан, похоже, не совсем понял меня или плохо слушал. Закусив нижнюю губу, сверкая глазами, он пробормотал:

— Я был маленький, но хорошо помню, как ты плакала. Как издевались надо мной в приюте, как отправляли в карцер и говорили: «Ла Тремуйль, ты плохой патриот!» А когда жгли Сент-Элуа, мы с Маргаритой целую ночь лежали в траве и боялись пошевелиться. Под утро стало совсем холодно, и мы едва не умерли… А еще нам нечего было есть. А тот синий сержант не только меня ударил, он и тебя бил… да еще оскорблял всякими словами! Ты же не могла себя защитить, ма, ты боялась за нас! А я теперь всех их перебью!

Взглянув на меня синими большими глазами, он произнес:

— Мне до сих пор снятся дурные сны… о том, что было в приюте.

Я слушала его, чувствуя, как сжимается у меня сердце. В чем-то он был прав. То, что мы пережили, нельзя простить. Об этом можно не вспоминать. Но если уж воспоминания приходят, возвращается и ненависть. Я подумала, что, когда была девочкой, моя душа была свободна от каких-либо сильных переживаний. Я была обыкновенным ребенком — легкомысленным, беззаботным, веселым. А Жан — в отличие от Вероники, Изабеллы, Филиппа — навсегда лишен той истинно детской беззаботности. Революция и на нем оставила клеймо. Мне не удалось защитить его.

— Малыш, — только и сказала я, — не надо за меня мстить. Я никогда от тебя этого не потребую.

— Я сам знаю… что должен делать.

— Хорошо. Только, ради Бога, помни, что хотя бы из-за тебя я не должна плакать.

Моя рука лежала у него на плече. Он наклонился, быстро поцеловал мои пальцы. Меня успокоил этот жест, успокоило то, что Жан, несмотря на два года, проведенные вдали, и испытания, им пережитые, почтителен, нежен и ласков со мной. Поистине, это самое важное, чего можно требовать от сына. Он любил меня. Он уважал мое мнение. Он дорожил мною. Видимо, все это было результатом той любви, с которой я растила его все эти годы.

Отец, заметив, что я немного ревную, как-то сказал мне:

— Вы напрасно думаете, что меня он ценит превыше всего. Именно вы для него идеал. В Итоне ваш портрет стоит у него на столе, и вообще мне кажется, что он по-детски влюблен в вас.

— Влюблен?

— Словом, если он захочет жениться, то непременно выберет себе жену, похожую на вас.

Я рассмеялась и сказала, что мне крайне странно слышать по отношению к Жану слово «жениться», но, безусловно, слова отца очень польстили мне и полностью успокоили.

Они уехали через неделю после нашего с Жаном разговора. Дед с какой-то депешей роялистского подполья отправлялся в Россию, в Митаву, и брал с собой внука, а затем все вместе они намеревались побывать в Риме и навестить Шарля де Крессэ, обучавшегося в Ватикане. В октябре, разумеется, Жану предстояло сесть за парту в Итоне.

Вернуться они должны были только летом 1800 года.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

В КРУГУ СЕМЬИ

1

Возвращаясь из Гран-Шэн, я пустила лошадь в карьер. Погода была скверная: ливень, шумевший всю ночь, только к утру закончился, а сейчас, в полдень, на небе снова собирались тучи — угольно-черные, свинцовые. Пар стоял в воздухе. Лес притих, птицы словно затаились. Я не сомневалась, что вот-вот разразится гроза — бурная, с молнией, громом и, возможно, градом. Надо было спешить.

Лето 1799 года вообще выдалось холодным и на редкость дождливым. Посевы созревали медленно — без солнца они только мокли и кисли от влаги. Я скакала, погоняя Стрелу, и невольно размышляла о том, что к осени, вероятно, мы будем терпеть большие убытки. Все снова вздорожает. Дай Бог вырастить хлеба достаточно хотя бы для собственных нужд… В этот миг стук копыт донесся до меня, и я резко натянула поводья.

В нынешнее неспокойное время, когда все дороги кишели разбойниками и почтовые кареты ездили только засветло, приходилось опасаться любого неожиданного звука. Кто это едет — шуаны или синие? С последними я никак не хотела встречаться. Поэтому я остановилась, затаившись между деревьями.

Мой испуг вскоре прошел. Я увидела козьи куртки бретонцев, ехавших на низкорослых местных лошадях — едва ли не пони, и успокоилась. Полагая, что прятаться мне нечего и что здешние шуаны меня хорошо знают, я выехала. Кавалькада остановилась, и я увидела среди шуанов трех дворян — Александра, графа де Буагарди и незнакомца.

Они приветствовали меня, сняв шляпы. Я тоже склонила голову.

— Куда вы направляетесь, господа? В Белые Липы?

Они отвечали утвердительно. Тогда я предложила поторопиться, чтобы дождь не застиг нас. Я заняла место между незнакомцем и Буагарди, и мы поскакали.