Вацлав Нижинский. Новатор и любовник - Ричард Бакл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это было вполне естественное и здоровое желание, порадовавшее его врачей и меня как явный признак улучшения его состояния. Но это ложилось тяжелым бременем на мои плечи, так как ответственность была непомерная. Я должна была обеспечить безопасность Вацлаву и в то же время отвечала за его поведение по отношению к окружающим. Большинство людей может себе представить, что значит опекать нормального человека, но совсем другое дело, если вам приходится отвечать за больного шизофренией.
Доктор Мюллер, с которым я посоветовалась по телефону, предложил мне уволить сиделок, которые только раздражали Вацлава своим присутствием. Он с сожалением сказал, что при сложившихся обстоятельствах нам, по-видимому, придется отказаться от плана оставить Вацлава на свободе, так как сомневался, смогу ли я вынести постоянное физическое напряжение, находясь с ним неотлучно без отдыха. Он считал, что нам не остается ничего иного, как отправить его снова в психиатрическую лечебницу до тех пор, пока не закончится война.
Но я не намерена была сдаваться и попыталась сделать невозможное. Так что я предупредила об увольнении сиделку, которая в любом случае проводила время, прогуливаясь по горам или читая романы в своей комнате, и приняла все обязанности на себя.
Сначала Вацлав был мягким и послушным. Он спокойно сидел, пока я его брила, помогал мне прибирать комнату, прежде чем отправиться на утреннюю прогулку, сопровождал меня, когда я ходила по магазинам, держал шерсть, пока я вязала; казалось, все идет как по маслу. Доктор Мюллер радовался и поздравлял меня».
Однако впереди упорную Ромолу ожидали новые испытания.
«Возможно, Вацлав решил, что здесь, на высоте шести тысяч футов над уровнем моря, жизнь слишком скучна и что пришло время немного развлечься. Во время одной из наших прогулок, когда мы взбирались в гору, он неожиданно толкнул меня, и так сильно, что я потеряла равновесие и упала на склон. Что произошло бы, если бы Вацлав толкнул меня немного раньше, когда мы шли вдоль обрыва, одному богу известно. Хотелось бы знать, сделал ли он это преднамеренно или по внезапному порыву. По моему глубокому убеждению, Вацлав по характеру — сама мягкость, он никогда не причинял кому-либо зла намеренно. Но я знала, что больные шизофренией могут совершать поступки, руководствуясь внезапными неконтролируемыми импульсами. В этом-то и таилась опасность, этого мне и следовало опасаться. Возможно ли было контролировать поступки Вацлава или влиять на него? Не могло быть и речи о том, чтобы использовать силу. Даже в начале болезни, когда эти жестокие врачи и сиделки надевали на него смирительную рубашку и привязывали к железной кровати, требовалось четыре санитара и инъекции, чтобы одолеть его. А результаты? Он превратился в развалину. Я решила, что бы он ни делал, пока я жива, подобного никогда не повторится. Я решила никому не говорить о том, что произошло, но впредь соблюдать еще большую осторожность.
Во время этого инцидента я встала, засмеялась и отряхнула юбку. Вацлав тоже засмеялся, когда я сказала: „Как забавно, Вацинко“ — и решительно взяла его под руку. Он, казалось, был захвачен врасплох. Я чувствовала, что он размышляет, откуда у меня столько нахальства, что я не боюсь его. Теперь я поняла, что он пытался напугать меня. Я знала, что должна одержать верх, иначе моя игра будет проиграна.
Много лет назад профессор Блойлер дал мне совет: ни в коем случае „не терять самообладания, когда душевнобольной пациент возбуждается или впадает в ярость, напротив, тогда следует проявлять абсолютное бесстрашие“. Даже в психиатрической лечебнице, с небольшим количеством легкой мебели, небьющимися стеклами и автоматически закрывающимися дверями, где, кажется, все направлено на то, чтобы справиться с подобными случаями, и то трудно противостоять нападению душевнобольного. Насколько же это сложнее среди посторонних, в отеле, где каждый предмет может нанести телесные повреждения не только больному, но и кому-то из окружающих.
На следующий день, когда я, как обычно, принесла поднос с завтраком в комнату Вацы, одним мощным движением он бросил поднос на пол. Моя одежда промокла от чая, мебель, ковер — все вокруг покрылось кусками яичницы и фруктами из компота. Вацлав сидел в постели и победоносно смотрел на меня. Я наклонилась и стала подбирать небьющиеся тарелки и чашки, которыми мне хватило ума пользоваться, и прибирать остатки завтрака. Но Вацлав явно намеревался устроить настоящее шоу. Он бросил в меня сначала стул, а затем мраморную подставку с маленького прикроватного столика. Когда даже это не произвело желаемого эффекта и я не покинула поле битвы, охваченная паникой, он со зловещим выражением лица совершил один из своих знаменитых больших жете и опустился рядом со мной с угрожающими жестами.
В этот момент Вацлав был очень похож на Ивана Грозного. Я видела по его затуманенным глазам, что он не слышал и не понимал меня. Он был охвачен ужасным возбуждением. Но я не двигалась и стояла, решительно и властно глядя ему в глаза. Вацлав отвечал пристальным взглядом. Прошло несколько минут, которые показались вечностью. Затем почти незаметно он отступил. Это была только доля дюйма, но я заметила это. Я поняла, что победила, и ласково, но твердо сказала: „Ваца, пожалуйста, садись“. Он послушался».
После этого Вацлав успокоился, галлюцинации прекратились, он казался спокойным и позволил Ромоле управлять собой. Она пришла к выводу, что им было бы лучше переехать в Соединенные Штаты, где у нее много друзей, и она сможет зарабатывать на жизнь, а Вацлав будет поблизости от практиковавшего там доктора Закеля. Через своего американского друга и юриста Лоренса Стейнхардта она обратилась с просьбой о гостевой визе для Вацлава. Ее собственная виза была действительна еще в течение года. Пока ждала визу, она
