К. Р. - Элла Матонина

Крестить Верочку с радостью согласилась Государыня. Государь Николай Александрович определил число — 25 апреля 1906 года, во вторник, с полным церемониалом, как крестили всех братьев.

Однако через два дня после намеченных крестин, то есть 27 апреля, должна была заявить о себе другая новорожденная — Первая Государственная дума в России. Событию решено было предать всевозможную пышность. Сама Императрица сочиняла церемониал: Николаю II предстояло взойти по ступеням трона в Георгиевском зале и сказать тронную речь. Обсуждалось, быть Государю на открытии Думы в короне или порфире. Ее Величество в составлении церемониала не хотела подражать западным образцам. Предлагала всё согласовать с русскими обычаями. Но многие сомневались, что немецкой принцессе эти обычаи достаточно хорошо известны. Да и как их связать с парламентом? — недоумевали недоверчивые и сомневающиеся в новом для России деле. Царская семья в свою очередь волновалась по поводу статей Основных законов, касающихся Императорской фамилии: их следовало оградить от посягательств Думы.

«О, какое томление духа и сколько опасений за будущее возбуждает эта Дума! Не будет ли она терять время в пустозвонной болтовне крайнего направления, пренебрегая делом… Если бы Дума занялась вопросами благоустройства крестьянства и нуждами просвещения — можно было бы надеяться, что она будет делать дело…» — размышлял Великий князь в дневнике 21 апреля, чувствуя помимо прочего, что под напором лавины событий крестины дочери не состоятся в назначенный день. И как в воду глядел. Сначала ему намекнули — слава Богу, близкие люди, — что крестины следует обставить как можно скромнее и проще, ибо в такое тревожное время крестины, устроенные по торжественному церемониалу за два дня до «полного грозной неизвестности» открытия Государственной думы, могут вызвать нарекания общественности. Константин Константинович разгневался: «Лично я не согласен с этим, полагая, что своим правом можно и должно пользоваться везде и всегда и что если верноподданные, конечно, не усмотрят в торжественности крестин ничего неуместного, то для врагов престола совершенно безразлично, пышно или бедно обставлены крестины в доме одного из членов Императорской фамилии; враждебно настроенным все равно ничем не угодить».

И Константин Константинович принялся размышлять, из какой части набрать почетный караул. Остановился на эскадроне Кавалерийского училища.

Однако 25 апреля крестины все же не состоялись. А 27-го в десять утра Елизавета Маврикиевна проводила из Павловска в Петербург мужа, пятерых сыновей и старшую дочь Татьяну на открытие Думы. Отпуская их, очень тревожилась, как-то всё сойдет. С осени 1905 года в стране не прекращались беспорядки. Но, слава Богу, в Павловске всё было тихо. И няня Атя (Анна Александровна Беляева) утверждала, что у Константина Константиновича даже среди рабочих есть авторитет. Но вот теперь из Москвы дошли слухи о покушении на генерала Дубасова. Его ординарец, граф Кановницын, и сам террорист, переодетый лейтенантом флота, убиты бомбой, Дубасов ранен в ноги. Никак не обретет покоя Россия…

Крестины Веры состоялись только 30 апреля, в воскресенье, в три часа дня. Справили их самым скромным образом — без церемониала, почетного караула, салюта. Одеты все были просто: кто в сюртуке, кто в кителе. Глядя на камердинера, поправлявшего упавшую гирлянду цветов, и на всё это скромное празднество, Константин вспомнил вдруг, как няня Атя в теплом сумраке детской, словно сказку, рассказывала детям о крестинах Гаврилушки. «Все было торжественно, — говорила Атя. — Приехали Государь Александр Александрович и Государыня. Государь сам стоял у купели, а маленького князя, покрытого золотым покрывалом, отороченным горностаем, несли на парчовой подушке. Рядом шли два ассистента — флигель-адъютант и шталмейстер двора Великого князя Константина Николаевича, вашего дедушки. В зале, по которому проходило шествие, стоял почетный караул от Государевой роты лейб-гвардии Измайловского полка. После погружения в купель на Их Высочество, — здесь Атя восхищенно вздыхала, — надели серебряное платье со шлейфом и кружевами, серебряный чепчик с голубыми лентами. Государю подали кружевную подушку с маленьким князем на ней. Певчие в церкви все время пели вполголоса, чтобы не испугать малыша. Но за молебном после крестин они грянули во все легкие „Тебе Бога хвалим“ Бортнянского. Так было положено».

Так было положено крестить всех детей Его Императорского Высочества Великого князя Константина Константиновича. Так крестили Иоанна, Гавриила, Татьяну, Константина, Олега, Игоря, Георгия. Что-то было помпезным, что-то смешным. Константин Константинович вспомнил, улыбаясь, стишок, сочиненный кем-то из домашних по поводу крещения сына: «Все те же лица, те же рыла, а на подушке — князь Гаврила». Тогда обиделась лишь графиня Комаровская. Очень некрасивая, она приняла на свой счет слова «те же рыла». «Важно другое, — думалось Константину Константиновичу, — важно, чтобы в стране были надежность и покой, а в душе радость и уверенность в будущей жизни маленького существа». Сам он, несмотря на то, что дети рождались один за другим, всегда очень волновался. Бежал к себе в комнату, надевал свежую сорочку, белый китель, чтобы быть готовым к торжественному мгновению, когда малыша по русскому обычаю завернут в отцовскую сорочку, снятую накануне вечером перед тем, как ложиться спать, и дадут отцу на руки.

Волнение было неосознанным — за здоровье жены и ребенка, как и от понимания того, что воспитание детей — всегда пробный камень для взрослого человека, впрочем, и для всего человечества, которое во все времена не очень-то справлялось с этой проблемой. У него пятеро сыновей, дочери. Как укрепить семейный уклад, в котором бы отец и мать, бабушка и дедушка, дети — все реализовались, каждый в своей роли, и были семьей, а не собранием отдельных людей?

Он долго беседовал с отцом Иоанном Янышевым, по мнению которого ранняя бессознательная жизнь ребенка оказывает влияние на всю последующую жизнь человека. И счастлив тот, кто окружен нежною и тихою обстановкой любви, попечительством и лаской. Вот почему в семье Константиновичей расставались с нянями, которым не хватало ласки, даже если они были в остальном трудолюбивы и исполнительны.

«Ребеночка я сегодня видел только сонного… Маленький начинает обращать внимание на разные предметы, — записывал К. Р. 14 сентября 1886 года. — Калинушкин приходил печку топить; мальчик смотрел в его сторону и прислушивался к шуму. Калинушкин сказал ему: „Ваше Высочество! Приходите, помогайте мне печку топить!“ — Этот Калинушкин прелестный человек — в нем я не ошибся, мое чутье меня не обмануло. Он понятлив, ловок, услужлив и всегда весел. Все его любят. Не я один замечал, что в лице у него есть что-то детски-добродушное. Я люблю его как родного, а он очень привязан к моему первенцу. — Счастлив мой маленький, все-то его любят, он окружен нежными, ласковыми заботами. На детской так хорошо!»