Второй кубанский поход и освобождение Северного Кавказа. Том 6 - Сергей Владимирович Волков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Стрельба наша продолжается. Уже можно стрелять «на картечь», так как нашей пехоты впереди нет: она отошла.
Орудийный щит надежно защищает нас от пуль. Нас пятеро при орудии и десятка два снарядов… Слева опять показывается пулемет… По приказанию командира орудия навожу в этом направлении. Даем выстрел, другой… И вдруг чувствую удар в носок правого сапога. Вижу там маленькое отверстие и кровь. Чувствую кровь в сапоге. Заявляю командиру орудия:
– Я ранен в ногу.
– Сможете сами дойти?
– Попробую.
Делаю пару шагов, но тут же приседаю от резкой боли в подошве ноги… Неужели не дойду? Пробую ставить ступню на ребро. Больно, но терпеть можно, да и нужно. Ковыляю в станицу, иногда вприпрыжку на левой ноге… Остановился передохнуть у плетня первого дома. Двор большой – на весь квартал, большая часть его – под садом. В саду несколько наших пехотинцев и пулеметная двуколка.
Я оглянулся. У орудия копошатся трое, четвертого не видно. Продолжают стрелять… Кого же это нет? Ага, нет «папаши»! Убит? Так где же труп? Правда, его трудно обнаружить среди разбросанных шинелей, кустиков бурьяна, молочая, и я, напрягая зрение, никак не могу найти! Ломаю голову, стараясь понять, почему не отходят, сняв замок с орудия? Ведь наши цепи все отступают и отступают, а отдельные бойцы уже достигли станицы и залегли в садах…
Где-то впереди справа застучал пулемет…
Ноющая боль в раненой ноге выводит из оцепенения, и я плетусь дальше. Сзади раздался орудийный выстрел… И еще.
Я не оглядываюсь, так как орудия уже не видно. Дохожу до угла, заворачиваю налево и тяжело валюсь на наваленные бревна.
…Орудийных выстрелов больше не слышно.
Недалеко стоит подвода. С нее спрыгнули две милосердные сестры и подбежали ко мне:
– Вы ранены?
– Да, в ногу…
Одна сестрица снимает сапог и ловко бросает его на подводу, другая быстро обтирает ступню и забинтовывает. Пуля попала в ступню. Разорвала подошву и вышла в пятку.
– Ждите нас, мы едем за ранеными и на обратном пути заберем вас, – сказала одна из сестер, и подвода уехала.
Нервничаю и непрерывно курю. Выстрел… Неужели из нашего орудия? Жду еще, но напрасно! Это был последний, погребальный!
Мои мысли там, с ними, у моего орудия. Что случилось?..
А там разыгралась драма, каких, конечно, в Гражданскую войну было много и какие были обычным явлением, но для меня она была тяжелым ударом, так как касалась лиц мне близких, с которыми долгое время делил и горе, и радость… Не зная еще ничего определенного, я ждал, что вот вдруг из-за угла появится кто-нибудь из тех троих, оставшихся.
Опять прострочил уже совсем близко пулемет, а через некоторое время из соседнего проулка появилась пулеметная двуколка и направилась в мою сторону. Рядом с ней шли офицер и солдат, другой солдат сидел на двуколке. Поравнявшись со мной, офицер крикнул:
– Что же вы сидите? Мы последние. Уходите!
Я объяснил ему, что жду подводу, и показал на раненую ногу.
– Может быть, вы разрешите мне сесть на двуколку? – спросил у него.
– О нет, дорогой! Ранена лошадь, а на двуколке уже сидит раненый.
– Ну, тогда разрешите хоть за двуколку держаться.
– Это, конечно, можно…
Я, ухватившись за край, заковылял рядом. Лошаденка еле плелась, на ее спине сочащаяся кровь. Недружелюбно думаю о сидящем на двуколке солдате: «Мог бы и идти, а я бы присел, ноги-то у него, наверно, не ранены». Спросил у офицера, не видел ли он орудия?
– Как же, конечно, видел. Я был сзади, видел, как около него возились двое и стреляли. Вот это герои!!! – ответил он с восхищением.
«Уж только двое», – подумал я и опять спросил:
– Почему же они не отступали, как по-вашему?
Офицер пожал плечами:
– Я вел стрельбу вправо, поэтому насчет орудия сказать ничего не могу, был занят своим делом.
Голову сверлит мысль: «Что могло случиться?» Может быть, у них был тяжелораненый и его не хотели бросить или ждали, что наши перейдут в контратаку? Все может быть, кто знает? Предположений могло быть сколько угодно.
Остановились, чтобы дать передохнуть лошадке, у какого-то переулка. Я закурил и предложил папиросу раненому солдату, но другой, здоровый, махнув испуганно рукой, предупредил:
– Нет-нет, ему нельзя курить! У него прострелена грудь!
– Грудь? – удивленно спросил я.
Мне всегда казалось, что ранение в грудь смертельно. Я посмотрел на раненого, и мне стало как-то неловко и стыдно за те мысли о нем, которые в первое время встречи невольно роились в моей голове.
Я расположился на земле у плетня. Офицер-пулеметчик подошел к углу, всматриваясь в переулок. К нему подошел какой-то солдат и стал что-то объяснять, показывая в глубь проулка. Пулеметчики собрались стрелять. Ездовой, передав вожжи раненому, стал помогать офицеру у пулемета… Дали очередь… А лошадка – никакого внимания, стоит понуря голову.
После очереди офицер окликнул меня и, указывая на солдата, сказал:
– Вот этот вам может о вашем орудии кое-что рассказать!
К сожалению, ничего нового я не услышал. Находясь левее орудия, он, правда, видел при орудии сначала пять человек, потом четверых и трех, а потом только двух. Видел, как все время меняли положение орудия то влево, то вправо и что последняя стрельба велась вправо. Вот и все.
Тронулись дальше. После долгих перипетий, переползая овраг и еле выкарабкавшись по крутизне наверх, я страшно ослабел, у меня закружилась голова и я почти терял сознание, когда неожиданно услышал:
– Еще немного, дружище, здесь цепь…
Через некоторое время я скатился в большой естественный ров, образованный стоками дождевой воды, в котором оказались корниловцы, которые, будучи возбуждены боем, отдыхали и постреливали по станице, где теперь засел противник.
Отдохнув, я побрел дальше по неровному дну оврага, опираясь на откос. Затем вылез и вскоре был на перевязочном пункте. После осмотра и перевязки через станицу Татарскую я уехал в ставропольский госпиталь, где впоследствии узнал, что мое предположение о гибели четырех офицеров второго орудия оказалось верным.
Из семи офицеров орудийного расчета трое были ранены, а четверо убиты. Орудие осталось на месте вследствие невозможности его вывезти и, очевидно, попало в руки красных, но в тот же день станица Темнолесская снова была занята нами и наше орудие взято обратно. Тело одного из штабс-капитанов было найдено, зверски изуродованное, на дороге между позицией орудия и станицей.
Не пожелали ли погибшие оставить орудие из-за соблюдения долга чести или не смогли этого сделать по другим причинам, не
