Семейный архив - Юрий Герт

Сутью ежегодника, мне представлялось, должна быть еврейская проблематика. Но — не просто «еврейская проблематика»... По мате риалам, приходившим к нам из России и Казахстана, все возвращалось на круги своя: в засахаренном виде изображались взаимоотношения между русскими и евреями, что же до антисемитизма, то о нем и речи не было, лишь умилительные подробности, а если попадались какие-то неприятные детали, так из давнопрошедших времен... Почему же евреи едут в чужие края, в Израиль, в Америку, в Канаду и даже — даже! — в Германию, где земля перемешана с пеплом жертв Холокоста... Почему?.. Но не следует в чем-то винить оставшихся. Им жить вместе с другими народами, необходимо искать и находить нечто позитивное, связующее, не обостряющее враждебность, и снова — как раньше — врать, врать! Мы, эмигранты, обязаны говорить правду. Мы можем то, чего не могут себе позволить они...

Так это началось. И сразу сложилась небольшая группа литераторов — прозаиков, поэтов, историков, публицистов. У Ани решено было взять в сборник статью о Столыпине и перевод нашумевшей статьи, по сути — философского трактата Джорджа Сороса; у Якова Липковича — несколько рассказов; у Исаака Михайловича Фурштейна — очерк о евреях в Америке; у Сани Авербуха — израильские стихи, но не жалобные, а исполненные боевого духа и отваги. Прислала по моей просьбе стихи Руфь Тамарина — с неожиданной для нее еврейской интонацией. Два рассказа дал я: оба были слишком велики для газет. Зоя Фалькова, ленинградка, принесла цикл стихов. Борис Колкер обещал в будущий сборник очерк о Замменгофе, а пока передал нам с Липковичем (составителям) описание Кливленда. Особо следует остановиться на Тамаре Майской... Но о ней несколько позже.

Борис Колкер позвонил президенту Еврейской Федерации, попросил назначить встречу. Спустя пару месяцев президент Роберт Голдберг позвонил Борису, попенял на то, что находился в отъезде, в Минске, а потом в Израиле...

На встрече присутствовали, помимо президента, его помощник и работник Федерации, разбирающийся в вопросах печати. Звали его Майкл. Свидание длилось полтора часа. Борис изложил нашу просьбу, наши планы. Помимо того мы передали Федерации книги участников сборника, чтобы показать, что его авторы — не новички в литературе. Мистер Голдберг благосклонно все выслушал и обещал найти спонсоров. Мы ушли обнадеженные. Цель встречи была достигнута.

Прошел год... Прошло два года... За это время в России усилился антисемитизм (в Москве — Макашов, на юге — Кондратенко, повсюду возбуждали юдофобское настроение олигархи...), но это ни в какой мере не повлияло на Федерацию. Нам объясняли, что собранные Федерацией деньги (миллионы) идут на обеспечение материальных потребностей российских евреев, это раз, и два — не следует им помогать, пускай уезжают... Сборник наш, точнее — рукопись, по-прежнему перемещался из квартиры Якова Липковича в мою и наоборот...

Прошел еще год — третий... В декабре 1999 года нам объявили, что сыскался, наконец, спонсор, но он желает сохранить инкогнито. Мы собрались в Джессеси, явился Майкл, пришел выбранный Федерацией издатель — Миша Файнштейн, журналист, владелец местной газеты «Русский магазин». Было сказано: на сборник дают 5 тысяч долларов... Мы передали папку с рукописями и фотографиями Файнштейну...

С тех пор миновал еще один год — четвертый... Но наш сборник, посвященный еврейским проблемам, до сего времени еще не издан...

Когда он будет издан — Бог весть...

Но надежда по-прежнему теплится у нас в сердцах... 

Тамара Майская... Одна из участниц нашего сборника... О каждом из его авторов можно написать целую повесть, а то и роман... Что же до Тамары Майской, передавшей для сборника три своих рассказа, то она не просто беженка, она — явление...

...У нее молодые, карие, с горячей искоркой глаза, маленький, изящно вылепленный нос, выпуклые, двумя валиками, губы... Ее и раньше, и теперь приглашают в художественную студию, она позирует — и тем немного добавляет денег к своему скромному, как и у нас, пособию. Она уехала из Союза в Америку в 1974 году. Когда мы оказались в Кливленде, она прожила здесь уже восемнадцать лет... Мы познакомились три или четыре года спустя и с тех пор не столь часто видимся (общественный транспорт у нас отнюдь не идеальный), но перезваниваемся почти каждый день.

Тамара недавно получила медаль — за Ленинградскую блокаду. В начале войны ее отец ушел в армию добровольцем, она с матерью, сестрой и дедом осталась в Ленинграде, родном ее городе. Ей было тринадцать лет, когда наступила страшная зима сорок первого — сорок второго. Как-то я спросил: что в эту зиму они ели?.. Варили клейстер. Пекли из горчичного порошка лепешки. Однажды, стоя в нескончаемой очереди, она получила две доски жмыха, это было счастье: жмых ломали, толкли, из получившейся муки тоже пекли лепешки. Мать купила за тысячу рублей килограмм гречки — из нее варили суп, насыпая пять столовых ложек в большую кастрюлю, наполненную водой. Жили впятером — в кухоньке, там стояла буржуйка, ее топили отцовским журналом «Большевик». Дед был суров и строг: он не разрешал съедать получаемую по карточке порцию хлеба (125 грамм) в один раз, ее делили на-двое: на утро и на вечер. Весной 1942 года, по «дороге жизни», через Ладожское озеро, они добрались до «материка»...

Отчего же — в 1974-м?.. Тогда ведь большинство из теперешних эмигрантов и помыслить не могло, чтобы отделить себя от страны, которую — хороша она или плоха — считать своею... Вообще — когда, почему возникло желание покинуть Россию?..

Давно-давно... Когда ей было лет шесть, в Ленинграде гастролировал МХАТ, ставили «Синюю птицу» Метерлинка. Маленькая девочка представляла себе, что Синяя птица обитает где-то в царстве Ночи (роль Ночи играла необычайно красивая артистка), и Тамаре, шестилетке, хотелось — далеко-далеко, поближе к Синей птице...

Потом был Московский университет, западное отделение на филфаке. Были друзья, товарищи, были надежды на вольное, углубленное изучение философских систем, стремление осмыслить мир и себя в нем... У нее было две подруги-единомышленницы — Сима и Эрика. У Симы родители, «старые большевики», подверглись высшей мере наказания — расстрелу. Сима не рассматривала их судьбу как «исключение». Молоденькая девушка обобщала, вырабатывала свое отношение к режиму, к советской власти... Что же до Эрики, латышки, то и она была настроена очень оппозиционно. Ее отец был тоже из «старых большевиков», дома у них велись разговоры о Сталине, о его не считающейся ни с чем власти, о том, что существующие порядки ни в малой степени не соответствуют тому, ради чего совершалась революция...