Исчезнувшее свидетельство - Борис Михайлович Сударушкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ты рада этому? – неожиданно осевшим голосом спросил я.
– А ты? – выдержала она мой взгляд.
Я подошел к Наташе и впервые за все время пребывания рядом с ней взял ее за руку. Наверное, даже самым недогадливым читателям не надо объяснять, что произошло дальше, – им достаточно вспомнить, как это было с ними…
Глава пятая. Последний свидетель
Рассказав случившуюся со мной историю заранее, Марк избавил меня от необходимости повторять ее Пташникову и Окладину. Поэтому я надеялся, что за столом он сразу сообщит нам, чем закончилось расследование самоубийства Веретилина, какую роль в событиях, начавшихся на юбилее Пташникова, сыграл Тяжлов. Однако около часа мы говорили о чем угодно, только не о том, что нас всех интересовало. Тон задавал Марк. Пошутил, что за время, проведенное в Семибратове, я заметно прибавил в весе.
Явно подыгрывая Марку, Окладин кивнул на заставленный угощениями стол, за которым мы сидели:
– Привыкнув к такой сытной жизни, вам, вероятно, будет трудно возвращаться в ваше неуютное холостяцкое логово?
– Если Наташа не гонит, я на его месте не спешил бы уезжать.
– А я, честное слово, не уехал, если бы и выгонять стали, – немедленно поддержал Марка краевед, причем с такой убежденностью, словно ему было не до шуток.
Какое-то время девушка пыталась сохранять невозмутимость, но не выдержала и рассмеялась. Марк внимательно посмотрел на нее и глубокомысленно изрек:
– Помните, Наташа, я как-то говорил, что вы с ним, – Марк кивнул на меня, – обязательно встретитесь? Так и случилось. Удивительное дело – случай. Вроде бы всего лишь стечение не связанных между собой обстоятельств, а внимательней приглядишься – единственно возможный вариант судьбы. Что вы на это скажете?
– Скажу, что пора подавать кофе, – улыбнулась Наташа и, опустив вспыхнувшее лицо, быстро вышла из-за стола на кухню.
– Замечательная девушка: и хозяйственная, и красивая, и умница, – вполголоса промолвил Пташников, бросив взгляд на меня.
– Жаль только, не все это понимают, – с притворным участием добавил Марк. – Видимо, сказывается падение с электрички.
– Мне думается, здесь таких непонятливых нет, – подключился Окладин, будто сговорившись с Пташниковым и Марком.
Я сидел словно на иголках, боясь, что этот разговор услышит Наташа. Надо было срочно сменить тему, иначе наша встреча грозила превратиться в заурядное сватовство. Чтобы избежать этого, я обратился к Пташникову с вопросом, все ли доказательства в пользу существования библиотеки московских государей он изложил нам.
Мой расчет оказался верным – как только разговор коснулся истории, краевед забыл обо всем другом:
– Настало самое время привлечь к нашему расследованию судьбы царской книгохранительницы последнего свидетеля…
Пташников произнес эту фразу таким тоном, словно последний свидетель, которого он упомянул, стоял за дверью.
– Барон Христофор Христиан Дабелов был приглашен в старейший Дерптский университет из Германии, из Мекленбург-Шверинского герцогства. В университете читал курс гражданского права, одновременно изучал лифляндское частное право, интересовался фондами прибалтийских архивов. И вот из Пярну профессор получил среди прочих документов записки какого-то пастора, в которых тот на двух листах бумаги перечислял редкие греческие и латинское книги, виденные им в библиотеке русского царя…
Это сообщение краеведа, как я заметил, не удивило Окладина: видимо, он знал о Дабелове и его находке.
Пташников раскрыл записную книжку, с которой, похоже, никогда не расставался:
– Опись начиналась так: «Сколько у царя рукописей с Востока. Таковых было всего до 800, которые частию он купил, частию получил в дар. Большая часть суть греческие, но также много и латинских…» И далее пастор перечислял такие шедевры, как произведения Цицерона и Вергилия, комедии Аристофана и стихи Пиндара, оратории и поэмы Кальвуса, истории Тацита и Полибия.
Ожидая услышать имя Веттермана, я поинтересовался у краеведа, как звали пастора.
– Его имени Дабелов не запомнил или не разобрал, но это не Веттер-ман. И неудивительно – ведь в «Ливонской хронике» ясно написано, что он отказался заниматься переводом.
– А почему вы считаете, что за это взялся автор описи?
– Он сам называет две книги, которые переводил: «Ливисвы истории» и «Светониевы истории о царях». А в конце списка сделал примечание: «Сие манускрипты писаны на тонком пергаменте и имеют золотые переплеты. Мне сказывал также царь, что они достались ему от самого императора и что он желает иметь перевод оных, чего, однако, я не был в состоянии сделать». Императором здесь, конечно, назван последний византийский император Константин Палсолог. Таким образом, еще раз подкрепляется версия о том, что библиотека московских государей началась с книг, привезенных Софьей Палеолог – будущей женой Ивана Третьего.
Я спросил, где теперь находится обнаруженный Дабеловым список.
– Сняв с него копию, профессор отправил список назад в Пярну. Позднее список искали в Пярнском архиве, но не нашли, он исчез. И поползли слухи, что Дабеловский список – подделка.
Все время, пока мы с краеведом говорили о сообщении Дабелова, Окладин молчал и только сейчас невозмутимо произнес:
– Вполне естественная реакция.
– Профессор Дабелов совсем не похож на мистификатора – напечатав список в дерптском юридическом справочнике, известности он не получил да и не стремился к ней, иначе приложил хотя бы какие-то усилия, чтобы привлечь к своей статье внимание, – опять загорячился краевед.
– Найти такой важный документ и не записать имени его автора – это не похоже на серьезного ученого, – парировал Окладин.
– Дабелову была хорошо известна «Ливонская хроника». Если бы он был ловким мистификатором, то обязательно «вспомнил» бы имя пастора, лишив скептиков вроде вас последнего козыря.
– Список исчез – разве это не странно?
– Осталась копия. Кроме того, в пользу подлинности списка профессора Дабелова есть обстоятельства, которые вам не опровергнуть, – в нем указаны произведения, о которых тогда еще никто не знал, сведения о них появились спустя годы. Например, упоминаются поэмы Кальвуса, известного в то время лишь как оратора. Он считался соперником Цицерона, о его поэмах узнали позднее. Там же были указаны Пиндаровы стихотворения, а их нашли в Ливийской пустыне только в 1905 году.
Окладин никак не прокомментировал это сообщение, и Пташников возбужденно продолжил, размахивая руками, будто отбиваясь от пчел:
– В списке Дабелова что ни название, то откровение. Взять «Юстианов кодекс конституций и собрание новелл». О новеллах Юстиана до этого и слыхом не слыхивали. То же самое можно сказать о восьми книгах сочинения Цицерона «Историарум», о какой-то поэме Вергилия. К сожалению, дабеловский аноним – так называют неизвестного пастора – не указал, какие тома истории Тацита видел он в царской библиотеке, что
