Игра в имитацию - Эндрю Ходжес

Расщепленное состояние Алана Тьюринга предвосхитило модель развития, проявлений которой он не увидел по своей воле: цивилиацию, в которой пение, танцы, спаривание, размышление о числах стали доступны широким слоям населения, но и цивилиацию, построенную вокруг машин и методов неизмеримо опасных. Своим молчанием Тьюринг указал и на природу научного сотрудничества при подобной политике. Вскоре станет ясно, что подозрения в нелояльности ученых были лишь временной проблемой, а самоуверенность единиц, считавших, что стоят выше правительств, оказалось прорезавшимися молочными зубами развивающихся принципов государственной и национальной безопасности. Кто увидел, что Тьюринг отдернул штору и продемонстрировал непоследовательный, хрупкий и неловкий мозг, стоящий за машиной? Ведь он, в отличие от Дороти, не проронил не слова. Тьюринг не был еретиком — маскировка, не более, хотя, не исключено, что он, так редко нарушавший свои обещания, ближе к концу всего лишь сдерживался. В своей области он был гроссмейстером. В политическом плане Тьюринг сам назвал себя верным слугой Черчилля.

Но он не желал становится сосредоточением противоречий современного мира. На протяжении всего жизненного пути его преслодовал один и тот же конфликт: движимый желанием чего-то добиться, Тьюринг при этом предпочел бы вести ординарную жизнь, предпочел бы, чтобы его оставили в покое. Понято, что эти цели несовместимы. Только в смерти он наконец смог поистине поступить точно так же, как и в начале своего пути — в высшей точки индивидуализма отбросить общество и направить усилия на то, чтобы избавиться от его вмешательства. В романе «1984», так впечатлившем Тьюринга, упоминались научные открытия и мысли, противоречившие его собственным идеям, все же на определенном уровне Оруэлл говорил о чем-то крайне близком Алану. Оруэлла вряд ли заботило бы наследие Блэтчли Парк, или очередные события в Министерстве правды, или тот факт, что компьютеры создаются людьми, которые совершенно не обеспокоены, например, вопросами о том, чей интеллект копируется в машине и для каких целей. Он отверг бы социльную культуру Короля и черты Тьюринга, которые чем-то напоминают короткий путь к социализму через чувственность как у Эдварда Карпентера. Несмотря на всё это имелась глубинная общая идея: те самые несколько кубических сантиметров внутри черепа, которые только и можно назвать своими и которые надлежит любой ценой сберечь от губительного внешнего мира. При всех своих противоречиях Оруэлл не утратил веры в способность Старояза передавать истину, а его видение просто говорящего англичанина тесно перекликалось с упрощенной моделью разума Алана Тьюринга, с видением науки, не подверженной человеческому фактору.

Мрачные визионеры они оба видели не только пышную Англию Кембриджа, оба выдыхали холодный горный воздух, который пугает слабых духом. Они противоречили друг другу, так как многое из пережитого Тьюрингом и в науке, и в сексе наврядли можно описать на Староязе, тогда как представление Оруэлла об истине требовало связи между разумом и миром, которой не обладала машина Тьюринга и к которой не целиком стремился ум самого ученого. Ни тот, ни другой мыслитель не могли достоверно описать всю полноту явления, как не мог и целостный сложный человек, такой как Алан Тьюринг оставаться верным простым идеям. И всё же, достигнув “niente” своей «Антарктической сифонии» он остался настолько близок к своему видению, насколько позволял мир. Не способный довольствоваться учеными проблемами из точек и скобок он нашел более чистый финал, чем Винстон Смит.

Сообщений от скрытого разума осталось так мало, что его внутренний код остается в неприкосновенности. Согласно принципу имитации Тьюринга довольно бессмысленно строить домыслы о невысказанном. Wovon man nicht sprechen kann, dar ber muss man schweigen. Однако Алан Тьюринг не мог, подобно философам, отстраниться от жизни. Как мог бы сказать компьютер, именно перед лицом невыразимого он терял дар речи.

Вернее говоря, речь шла премущественно о гомосексуализме, которая пробретала все больший общественный резонанс, так как в Акте 1885 года в качестве преступление, совершенного мужчиной, говорилось о «вызывающей непристойности». В аналогичный период во время Первой Мировой Войны были сделаны далеко идущие выводы о «черном списке сексуальных извращенцев», якобы, составленном немецкой разведкой и содержащим тысячи имен мужчин и женщин. По этой причине в 1921 году Палата Общин проголосовала за распространение действия Акта 1885 года на женщин. Однако лорды отвергли предложение, полагая, что даже упоминание о подобном преступлении может зародить в головах женщин неподобающие мысли. Тот факт, что мужчинам уделялось такое внимание, а женщин обходили стороной, можно назвать одним из признаков привилегированного положения, впрочем, Алан Тьюринг, пожалуй, не согласился бы с подобной формулировкой.

Постскриптум

Когда я лежу головой у тебя на коленях, камерадо,Я продолжаю признанье тебе, тебе и открытому небу, подвожу итог:Знаю, я — мятежник, и других обращаю в мятежников,Знаю, мои слова — оружие, в них опасность и запах смерти,Я ведь посягаю на успокоенность, безопасность, установленья, законы и стою за беззаконье;Я очень решителен, потому что все меня отвергли,Более решителен, чем мог бы, если бы я был желанным.Я ни в грош не ставлю и никогда не ставил опытность, осмотрительность, мнение большинства, насмешки,И угроза того, что называют адом, — для меня такая малость, или, вернее, пустой звук,И соблазн того, что называют раем, — для меня такая малость, или, вернее, пустой звук для меня.…Возлюбленный камерадо!Признаюсь, что подстрекал тебя отправиться в путь со мной,И неистово упорствую в этом желанье,Хотя и не знаю, зачем и куда мы идемИ вознесемся ли мы на вершину победыИли будем сокрушены и наголову разбиты.

Тело Алана Тьюринга кремировали 12 июня 1954 года в крематории Вокинга. На церемонии присутствовали его мать, брат и Лин Нейман. Прах развеяли над теми же садами, что и прах его отца. Могильный памятник устанавливать не стали.

Комментарии от автора

О такой значимой фигуре в мировой истории как Алан Тьюринг сохранилось крайне мало первоисточников, по которым можно восстановить его портрет — несколько подлинных документов, и несколько сопутствующих при публикации комментариев. Аура секретности и запутанности всех мастей лишь частично могла скрыть информацию о нем, но недостаток фактов имеется даже в темах далеких от запретных. История раннего развития Автоматической Вычислительной Машины (АВМ), например, полностью состоит из записей живущих — и множество интереснейших записей такого рода сохранились только благодаря личной инициативе граждан. АВМ являет собой масштабный акт государственного предпринимательства, и события 1946–1949 гг. в значительной степени приняли форму, знакомую в Великобритании, которая в скором времени стала рассматриваться как вторая промышленная революция. Если бы сотрудничество между правительством, промышленностью и интеллектуальной мощью продолжалось на одном уровне, как в военное, так и в мирное время, будущее британской экономики, возможно, было бы совсем иным. Но никаких особых усилий к тому, чтобы сохранить запись хода принимаемых решений, приложено не было, как не было и интереса к данному вопросу со стороны историков, журналистов и политических теоретиков. И то, что мы знаем об АВМ в целом, отчетливее показывает нам самого Алана Тьюринга в частности.