Другая музыка нужна - Антал Гидаш
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
То ли Пиште везло, то ли потому, что шел уже четвертый год войны и происходило все это после двух русских революций, но только приставленный к ним конвой вступил в дружеские отношения не только с Пиштой Хорватом, но и со всем «грузом». Конвоиры честно рассказали о том, что творится дома, а пленные — как дела там.
Времени у них хватало.
Эшелон двигался медленно, точно стыдясь, что и он участвует в ограблении украинских и русских крестьян, будто это он сам отнял у них хлеб.
Конвоиры размышляли: «Да, здесь тоже неплохо бы все перевернуть, как перевернули там». Конвоиры боялись, что не попадут обратно на «хороший» русский фронт, где уже не стреляют, где уже замирились. Боялись, что их так же, как и вернувшихся пленных, погонят под ураганный огонь на итальянский фронт.
…Девятнадцать дней спустя, когда прицепленный к эшелону с хлебом тюремный вагон приближался к Будапешту, заключенные вместе с сопровождавшим их конвоем разобрали пол вагона и один за другим спрыгнули на убегающие на восток шпалы.
Тюремный вагон прибыл в Будапешт пустой.
7
Тусклая керосиновая лампа. Керосин никудышный, да и фитиль прикручен, чтобы керосину меньше уходило. На улице весна, март. А здесь, в квартире Чики, — только печаль, хотя в полуоткрытое окно врывается иногда ветерок и совсем бесплатно меняет затхлый воздух на свежий.
В кухне, на низенькой табуретке у стены, сидит, опустив голову, мать Петера Чики, Вокруг молча сидят Флориан с женой, Йошка Франк, Пирошка, Маришка Хорват и Пишта Фицек.
Все они живут здесь, кроме Пирошки да Пишты Фицека, который, однако, «с тех пор» каждый вечер приходит сюда (иногда и Мартон является с ним), словно несет службу у матери своего друга. Пиште, правда, и Йошка Франк дает поручения, но они кажутся мальчику всегда ерундовыми, нестóящими. То ли дело, если б ему поручили, скажем, заложить динамит под виллу барона Альфонса в Прохладной долине — это был бы номер!
Хрупкая, еще месяц назад по-девичьи стройная мать Петера «с тех пор» совсем высохла.
Это произошло в конце февраля. (Тогда уже два месяца не было от Петера писем, хотя писал он обычно по три раза на неделе и матери и невесте.) Какой-то незнакомый матрос рассказал, что в Катарро, на бронепоезде «Святой Георг», где проходил службу и Петер, некий доселе никому не ведомый адмирал Миклош Хорти казнил многих участников матросского восстания. В числе их оказался и Петер Чики.
«С тех пор» мать Петера все лежит в кровати или сидит на низенькой табуретке, уткнув лицо в ладони.
— Тетя Чики! — повторяет каждый день Пишта Фицек. — А может, и неправда, что… — Он не мог выговорить слово «казнили». — Матрос-то ведь не видел, а только слыхал… Может, Петер в тюрьме сидит… И в один прекрасный день… Тетя Чики…
Что она могла ответить на это? Повесила рядом с портретом мужа и фотографию сына. И вот молчит уже целый месяц.
А Маришка Хорват, невеста Петера, все плачет. Соленая влага медленно набухает и скатывается по щекам. Вот и все. Маришка ходит на работу, она уже давно ушла из прислуг, ушла от несносной Амалии Селеши; коса у ней выросла, она закалывает ее в узел, чтоб не приходилось то и дело отбрасывать за спину. Она ест, пьет, говорит, и только соленая влага все копится в уголках глаз, набухает в слезинки, и они катятся по щекам.
Флориан, с тех пор как женился, живет здесь, на кухне. Железная койка — вот и вся мебель супружеской четы. У каждого, кто впервые встречается с его женой, Флориан спрашивает: «Красивая, правда?» Женщина она некрасивая, но этого ему, конечно, никто не говорит. Флориан пытливо ждет ответа и, когда слышит в ответ «красивая», мрачнеет. Ревнует…
Йошка Франк ютится в кладовке, где помещается лишь матрац на полу. На ночь Йошка забирается в свою нору, закрывает дверь. Воздуха не хватает, но иначе никак нельзя; в комнате женщины, и он не хочет их стеснять. К тому же Йошка сейчас дезертир, живет по фальшивым документам, которые раздобыл ему Мартон.
Горит тусклая керосиновая лампа, за окном весна, март. А здесь, в комнате, — печаль.
И кто бы подумал, что человек, которого уже нет, все же настолько существует?
— Тетя Чики! — Пишта Фицек опускается на колени рядом с табуреткой. — Вы послушайте меня… А может, и неправда…
8
Пишта Хорват, не откладывая, уехал в свой Летень. Йошка Франк дал ему штатскую одежду, а Флориан раздобыл фальшивые документы.
Хорват не захотел еще добавлять печали: сказал Йошке, что его отец, Антал Франк, жив и лежит в больнице и что о нем заботится один очень порядочный прапорщик. Говоря это, Хорват запнулся на миг, потому что на похоронах Антала Франка речь держал как раз Бела Кун.
— В Сибири очень хороший воздух… Отец твой обязательно поправится.
И Хорват завел рассказ о том, что творится в России. Крестьяне, мол, сами поделили землю. А на фабриках рабочие контролируют директора, а в магазинах захватили все продукты и раздают их только беднякам. Рассказал он и про Дёрдя Новака, про венгерских красногвардейцев и про Охотный ряд.
Керосиновая лампа чадила. Сидевшие в комнате видели далекий город, невообразимо далекую улицу, казавшуюся еще более сумрачной от стоявшей в комнате мглы. Но воображение никак не могло управиться с этим — и вдруг перевернуло все: перед глазами возник проспект Текели, универмаг Перля, мясная лавка Венцеля, консервный завод. А венгерские красногвардейцы — все, кто сидел в комнате Чики, были в их числе — шли реквизировать спрятанное сало, мясо, муку, одежду… И подъезжали телеги, грузовики и свозили все в здание профсоюза… И там опять же они, сидевшие здесь, раздавали все пештской бедноте. А Венцель Зейдель, Перл, и барон Альфонс, и директор Гросс, и другие орали благим матом так же, как охотнорядские купцы. Это так легко было представить себе, что Пишта Фицек даже расхохотался от радости. Хорват все говорил и говорил… Рассказывал и о том, что видел и чего не видел.
— Квартирную плату там снизили наполовину. И не в том даже штука, что снизили. Если в такой дыре, как эта, там живет столько народу, то московская тетушка Чики идет в Московский Совет рабочих и солдатских депутатов. Ее выслушивают и спрашивают только: «Правда?» — «Ей-богу!» — отвечает московская тетушка Чики. И тогда пускается в дорогу небольшой отряд: рабочая милиция — так их называют. Два
