твои томления, — какая правда! — ты подаришь роману. А себя… всю себя, дивную, ты подаришь Ване твоему, который тебя любит и чтит, как самое драгоценное, святейшее! Оля, твои вопросы в письмах от 1-го и 2 янв. — я понимаю, и я отвечу на них. Чего хочу от тебя? Оля, я хочу, чтобы ты была моей, _в_с_е_й_ моей, женой моей, была со мной, была моей святыней, моей Иконой чудотворной. Оля, я тебя люблю _в_с_е_й_ любовью, и не страшусь, и не стыжусь этой своей любви к тебе, хоть и насколько же я тебя старше! Но ты — не боишься сама сего, ты меня любишь, я так тебе верю, твоей любви… и я зову тебя, и я… не знаю, что же мне сделать, чтобы все это, последняя мечта-желание жизни, осуществилась скорей. Я не стыжусь и самовольства, и — _п_о_к_а_ — _н_е_з_а_к_о_н_н_о_с_т_и. Мне ждать нельзя. Я хочу того же, святого в любви, в _п_о_л_н_о_й_ любви, как и ты. Оля, дай мне Сережечку, или — Олю… — все драгоценно, все свято, все — предел счастья. Да, ты воспитала бы ребенка, я знаю. Нового, чистого, светло-просветленного в уме и сердце! Это был бы Дар твой-мой — живой жизни. Олюша, верь мне, — я хочу твоей любви, счастья с тобой, ласковой с тобой общей жизни, на моем скользком склоне. Поздно? Время неизмеримо днями, годами: так оно условно. Но ждать долго, ты знаешь сама, нельзя. Чем можем ускорить начало нашего нового, общего пути? Мой приезд… конечно, _э_т_о_г_о_ не решает, ни-чего не решает. Я тебя з_н_а_ю, _в_с_ю_ знаю, и я хочу тебя живой, но… увидеть на день-другой… и — уйти, в свою пустоту одиночества! Правда, я могу уйти в свою работу… — но, Оля, с тобой, возле тебя моя работа, знаю, будет искрометна, ярка, сильна, оживотворена — тобой. Все может измениться, облегчить… но срока мы не знаем. Дни уходят. Вот, 4 месяца, как я тебе открылся _в_е_с_ь, всей душой, сказав: Оля, будь моей женой, законной. Теперь скажу: если пока нельзя тебе быть моей женой по закону, будь ею по духу, по плоти, по молитве нашей, общей… _п_о_к_а. Я открыто назову тебя моей женой, мне никого не стыдно и не страшно. Ты нужна _ж_и_з_н_и, ты _н_е_ можешь, не имеешь права быть _в_н_е_ ее. Тут, в этих словах — _в_с_е. Ты не должна быть под спудом. Я буду счастлив наполнять твою душу — чем пожелаешь, что в моей власти, в моих силах, в моем умении. Ты жизни не боишься, ты — _с_а_м_а_ Жизнь. И я — с тобой, не боюсь ни за тебя, ни за себя. Если откроется Россия, — у нас _в_с_е_ будет, пусть хоть короткий отрезок лет, что мне суждено прожить. Ты для меня ныне единственная, вечная, земная и небесная. Ты — с моими отшедшими — _е_д_и_н_о_е_ для меня. И _о_н_и, — если они _е_с_т_ь_ _т_а_м, — они тебя любят и благословляют. Верю так. Никогда ты мне не была необходима _т_о_л_ь_к_о_ _д_л_я_ искусства. Ты мне дорога, _ж_и_в_а_я, обладаемая вполне, ты, Оля, Олюша, Ольга, Ольгуночка, Олёль моя, Олюночка, моя дива чистая, моя _Д_е_в_а. Вот как я смотрю на тебя, как ценю тебя, как люблю тебя! Я все люблю и ценю в тебе: и твою чистоту, и твою земную порыв-страстность. Я _н_а_ш_е_л_ тебя, я вызвал тебя мечтой, и ты выступила из смутных далей, олицетворилась, ожила, — и я тебя дождался, как бы _с_о_з_д_а_л. Да, я верю: у нас одна с тобой Душа, как бы половинки, разделенные, которые стремятся слиться. И — должны слиться. Я тебе писал, что цветок _ж_и_т_ь_ будет, хоть и не клубень. Так бывает очень редко, я знаю. Пусть _э_т_о_ будет знамением нам: будем жить. Будем же творить в жизни! Так слитно-дружно, как бывает редко-редко. Оля, вот мое сердце, смотри: я _в_с_ю_ правду тебе сказал, только Правду, мою, нашу. Я понимаю твою любовь, ибо она и во мне, такая же. И я так же страдаю и жду, жду тебя. Я все силы употреблю, чтобы нам свидеться, — скоро весна, и я приеду, буду пытаться… или — ты приедешь. И ты пытайся. Я так молю тебя! Я так досадую, что удержал тебя тогда… но ведь и тогда было уже трудно. Ведь мы открылись друг другу уже после возобновившейся нашей переписки, после — много! — твоей болезни (40 г.), — весной 41 г. Разве могла приехать ты? «Сердце сердцу весть подает», написано тобой «встречно», в апреле 41 г.: не могла приехать? Нет. Никогда не удовлетворюсь этой «любовью в письмах», ни-когда. Она только сближает нас, уяснеяет друг-другу, но не отдает друг-другу. Мы должны _с_а_м_и, своей волей, отдаться друг-другу. Как это сделать..? Все еще не знаю. Без тебя — нет жизни, я не горю в работе, но я _
х_о_ч_у_ гореть. И буду. «Пути» готовы, пиши. Стило исправят в понедельник. Как чудесны твои цветы! Сирень — 23 день! Гиацинт! Цикламены — с 13.XII. Целую всю, всю, всю. Твой Ваня
[На полях: ] В эту субботнюю всенощную начинают петь чудесное: «Покаяние отверзи ми двери Жизнодавче581. Утренность бо дух мой ко Храму, Св. Твоему»… Оля, как бы я хотел все постные службы — с тобой, в России! Оля! О, сколько мы чудесного пережили бы, и — вместе одной Душой! И это должно быть, _б_у_д_е_т! Верю. Не уйду — до того! М. б. еще 20 лет проживем вместе! И сколько я могу написать! Во мне столько воли к творческому! И — столько — планов! На 3 жизни хватило бы!
Нашла меня в «Путях»?
Горели алые свечки? Сохранила одну к Светлой Заутрене?
Масленица — 9-го февр. Новгородка Арина Родионовна (вот няня-то была!) спечет мне блинов. Люблю блины — и все. Я все люблю.
Неужели мы когда-нибудь будем вместе — _в_с_е_ — обедать, думать, писать, играть?!! — Да. Петь.
Бедняжка, как ты мучаешься в холоде, с печами! У меня +10–11°! Скоро пустят центральное отопление. А [1 сл. нрзб.] теперь — 1-й день — хороший!
Я тебе _в_с_е_ сказал. Мне нечего скрывать от тебя! Я — силен, чтобы жить с тобой, я _н_и_ч_е_м_ не болен, кроме «сонной» ulcus duodeni. Сердце мое — хорошее.
Ох, как все сильней люблю, Олюша, и как жду. Как живую тебя _х_о_ч_у!
Прилагаю твои-мои цветы в пакетике. Поцелуй.
139
И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной
24. I. 42 8 утра
Милая Моя Ольгуна, я написал тебе и в ответ на твое письмо «без личного обращения»,
