Слепое пятно (СИ) - "Двое из Ада"

— Это было пиздато просто… — хрипло произнес Горячев, улыбнувшись. Лев эмоцию отзеркалил и щелкнул Антона по носу. Он чувствовал себя освобожденным только теперь, когда напряжение вышло из тела и перестало давить на сердце. «Наверное, вот она, новая жизнь, — облегченно выдыхая, думал Лев, — с характеристикой „просто пиздато“».

— Ничего не болит? — участливо поинтересовался Богданов. — А то ты такой у меня яркий, что я иногда переживать начинаю.

Но Антон только ухмыльнулся и головой покачал:

— Не нужно переживать. Потом будет немного… А пока устал только. Поможешь мне до душа добраться, а? Настолько легко себя чувствую, что, боюсь, падать буду так же…

Богданов промурлыкал что-то про то, что Антон его самый хороший мальчик, и принялся помогать вставать. Сегодня Лев получил нечто новое в отношениях: раньше все его заботливые позывы встречали много ненужного сопротивления. А сегодня вышло так, что сопротивление было в сексе, но не в душевной близости. Антон не отгораживался, не пытался делать все сам, не бежал от заботы — хотя до этого момента еще частенько боялся показать себя излишне сердечным и чувствительным даже наедине. Лев с удовольствием отвел Горячева в ванную, помог принять душ. Теплое чувство множило то, что залез Богданов прямо вместе с ним, намылил, натер спину и задницу, немного нашлепал, обтер полотенцем до аппетитной красноты. Его потряхивало от ощущения нового быта; и шаги стали легкими, и сердце билось иначе, и в груди с каждым вдохом расцветало чувство справедливости. Богданов заслужил то, что получил. Заплатил кровью и потом, отдал собственное детище на растерзание и принял его смерть как мог. Теперь в его руках было истинное сокровище — человек, излучающий столько тепла, сколько Лев ни разу не пробовал в своей жизни. Чистая, не искаженная ничем эмоция.

— Ложись, — улыбнулся Богданов, когда они с Антоном добрели до кровати. Лев одними руками настоял на том, чтобы помочь Горячеву лечь и укрыть его одеялом. Затем, удовлетворенный, повалился рядом и сам. Богданову хотелось смотреть на Антона — что он и делал — и постоянно говорить о своей любви. Он едва сдерживался от этого. Но отказать себе во влюбленном взгляде точно не мог — и в ответ получал такой же.

— Сейчас на часах уже столько, что раньше ты бы уже сидел в кабинете. А я все еще хочу, чтобы ночь не кончалась, — тихо произнес Антон, лежа почти нос к носу со Львом и водя пальцами по его ладони — словно в стремлении начертить на ней новые линии.

— В воскресенье я обычно приезжал гораздо позже, — устало улыбнулся Богданов. Но надежда блеснула во взгляде быстрее, чем он успел смириться с тем, как сильно хочет спать: — У нас еще будет много ночей. Сколько хочешь.

— Больше всего меня радует, что тебе теперь всего полчаса до работы… Со сборами и не спеша, — Антон ухмыльнулся и опустил веки. Он вдруг зашевелился — но лишь затем, чтобы головой занять свое законное место на плече, прежде чем продолжить: — А это значит, что я смогу задерживать тебя до упора, пока сам свободен. Тебе много сил понадобится…

— Спи, — засмеялся Лев, потрепав Антона по голове. — Много сил у меня есть, между прочим. Ты смотри, как бы мы не стерлись друг о друга.

— Тебе нужны на меня и на «Бермуду». А мне — только на тебя. Поэтому у меня планы. Аперитив… Завтрак… — здесь Горячев мечтательно потянулся и тихо зевнул. — И потом я толково объясню тебе, насколько сильно я сам тебя люблю.

— Договорились, — пробормотал Богданов, пригретый Антоновым теплом. Сон медленно забирал его сознание, но в голове уютно оседали мечты, взбудораженные совместными планами. Дышалось легко. И жить хотелось. И жилось.

28-31.05. Предчувствие

В прошедшие выходные Горячев жил как в последний раз — он едва ли отлучался от Льва. Антон был счастлив и заражал своим счастьем Богданова, вгрызался зубами в его сердце, выпивал боль, менял ее на любовь. Такое счастье знакомо спасшимся из потерпевшего крушение самолета. Они были живы. Только разум ломило от яда осознания: летать теперь страшно, потому что ты ничего не можешь предугадать наверняка. Выйти наружу этому страху Антон, однако, не позволял. Его буквально разрывали эмоции, но просачивались они лишь там, где были уместны. Секс. Тренировки. Почти беззвучная паранойя наедине с собой. Со Львом Горячев целиком отдавался прекрасному моменту, переполнял себя беспрекословной верой, был самой тихой гаванью.

Фантомной болью всплывали мысли о Валентине. Монстр, который появился ниоткуда и сгинул в никуда, получив все и даже больше, никак не вписывался в объективную действительность. Антон понимал: тот не мог пропасть с концами хотя бы потому, что, помимо отданной добровольно Nature’s Touch, покусился и на личное имущество Богданова. Тот с началом новой недели сразу поехал в суд — выяснять детали открытого иска. Лев проходил по делу о махинациях, связанных с правом наследства, в которые успешно его впутал Багратионов. С квартирой и тем, что арестованным имуществом запретили пользоваться, ситуация оказалась до отвратительного прозрачной: у Льва было еще одно жилищное имущество, а в российской действительности редко кто обладает подобной роскошью. Арестовали, так как было куда съезжать и где жить, ведь почему-то на Львовский участок Валентин не претендовал. А его жизнеспособность служители правопорядка проверять не стали. После долгих переговоров с адвокатом Богданову разрешили пользоваться квартирой, но сам он туда больше не хотел. «Мне почему-то опротивели стены, — объяснял Лев Антону перед тем, как полностью поменял гардероб. — Я не хочу здесь больше находиться».

Лев, а за ним и Антон, был уверен: возвращение квартиры — лишь вопрос времени, тем более что Богданову почти каждый был готов помочь с первыми срочными тратами. Не приходилось даже убиваться в поисках надежного адвоката, поскольку в этом вопросе на стороне Богдановых оставалась Эля, а уж она имела определенный опыт и связи как для консультации, так и для дела. Победа казалась неминуемой. Вот только Горячев никак не мог достаточно осязаемо представить: а что дальше?

— А что дальше? — спрашивал он Елену. Они созванивались или списывались по несколько раз в день еще с прошедшей пятницы, когда у Антона появлялась возможность задавать беспокойные вопросы вне зоны видимости и слышимости Льва — и когда Елена вообще отвечала, — так что к вечеру вторника Богданова звучала действительно нервно. Горячев винил в этом себя, понимая, что ситуация и без того складывалась болезненно-стрессовая, но никто другой и не смог бы прогнозировать ее развитие.

«Я понятия не имею, Антон, — фыркнула Богданова в трубку почти агрессивно, но быстро взяла себя в руки. — Наверное, он всего добился и ушел».

— Так Лев наверняка выиграет суд, — Горячев тряхнул головой, как будто его возмущение в ту минуту кто-то мог видеть. — Значит, уже не всего добился. Слушай, это странно. Он же типа столько лет в засаде сидел? И ради чего? Чтобы Богданова погромче спустить с пьедестала? Чтобы оскорбить вас? Чтобы ради этого потоптаться по другим людям? Это ненормально, если он пропадет, Лен. Пока еще слишком мало времени прошло. И пока еще надо готовиться к тому, что…

«Нам не к чему готовиться, Антон! Я не знаю, правда не знаю! Ты так меня спрашиваешь, как будто я что-то могу!» — взвилась Богданова. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы успокоиться и продолжить: «Не спрашивай меня так, словно мне есть что рассказать…»

— Ну только не злись на меня… — Горячев виновато улыбнулся. Всякий раз, когда Богданова повышала голос, он сдавался. Потому что понимал: не только Лев потерпел крушение. Приходилось быть бережным со всеми. — Прости. Я сам хочу, чтобы все и правда закончилось.

Однако верить Антон — все равно не верил. Да и как-то раз, общаясь с Настей (у них нашлась очередная общая тема: моральная терапия для пострадавших), он поделился своим беспокойством — и получил такой же неутешительный ответ.