Слепое пятно (СИ) - "Двое из Ада"

— Никогда не думал, любят ли меня в целом. Просто брал от отношений то, что мне давали, стараясь не вникать в причины и следствия. Если в моей жизни поднимать эти вопросы, наверное, можно лишиться рассудка. В любом случае, быть с кем-то — это выбор, который должны совершить обе стороны. Обе стороны одновременно — и во всем этом самая страшная трагедия человеческих отношений и их бесконечная сложность: иногда не обе, иногда не в одно время, иногда не стороны решают, а бездушные внешние факторы. Иногда так страшно эти факторы переступить… — Лев уперся взглядом в вид за окном, зябко выдохнув и нервно улыбнувшись. — Понял это только с тобой. Понял про выбор, про страх и ответственность, про сложность восприятия и… Люди имеют очень разные глубину и ограниченность. Кто-то кажется океаном, кто-то просто лужа, кто-то — чашка. Иногда очень страшно нырнуть в океан, и мы довольствуемся лужей, малодушно обманывая себя, что нам достаточно, — Лев сделал еще одну паузу. Он медленно собирал мысли, и они казались осязаемыми в тихом уютном гомоне человеческих разговоров за спиной. — Я о том, что твой отец просто сделал выбор. И это честно — лишать его прелестей того варианта, от которого он отказался. В бизнесе это называется чистой стратегией. В жизни по ней редко играют.

— А если… — начал было Антон, не успев даже обдумать услышанное, — подстегнуло волнение. Однако он умолк быстрее, чем сформулировал свое «а если». Если — что? Выбор делал не отец? Или отец был жив, но недееспособен? Или считал, будто Антон его обидел и сам теперь должен терпеть лишения? Или, в конце концов, Горячев просто обязан считаться с авторитетом и приходить первым — потому что именно такую иерархию диктовала мачеха? Много вопросов успели прийти в голову с того дня, когда Лев напомнил о семейных альбомах. Впрочем, если Горячев хотел быть честным с собой, то должен был признать: все эти мысли появились гораздо раньше. Выросли вместе с обидой — и чувством вины. И когда Антон наконец смог понять, что именно сказал Лев, то осознал еще одно: если ты переступаешь, несмотря на страх, то ты в любом случае обретаешь нечто большее, чем самообман, в который превращается почти любое принятое за чистую монету сомнение. — Наверное, я позвоню ему, — решил Антон. — После, когда вокруг нас все успокоится. Может быть, если я спрошу прямо… Может, хоть теперь он сможет ответить.

Лев адресовал свою мягкую улыбку Антону, а через какое-то время и вовсе засмеялся.

— Мне кажется, что, посмотрев на меня и мои ужасные проблемы, ты пытаешься поскорее исправить свою жизнь. Смешно и грустно. Ну а если серьезно, то просто будь готов ко всякому ответу. В любом случае, ты получишь свою правду. Хочешь ее знать — тогда вперед. Но что не изменится — это моя любовь к тебе, — неожиданно завершил серьезную ноту разговора Богданов, хитро сощурившись.

— Нет, исправить не пытаюсь… — Антон усмехнулся и потупил взгляд, а затем неловко покосился на людей за соседними столиками, сглотнув. Они-то слышали или нет? «Это же не „Бермуда“…» И все же Горячев, осмелев, как уже было когда-то в кафе, ответно наступил Льву на ногу под столом, прежде чем закончить: — Но правду узнать хочу любую. Так будет легче…

На этом странная, непривычная Антону тема оказалась закрыта. Посмаковав разговор несколько минут, он пришел к выводу, что легче стало на самом деле сразу, поэтому остаток времени за едой Горячев снова беззаботно рассказывал о том, как они с Лехой, Аленой и Владом куролесили в студенчестве на улицах Питера, и осторожно расспрашивал Льва о юности, проведенной в Москве. Закончилось это и вовсе обсуждением, не стоит ли им однажды сходить в театр и — чего еще следовало ждать от Антона — обязательно взять билеты в ложу, чтобы качественно отвлечься, если спектакль не оправдает надежд или наоборот вызовет бурю эмоций.

До вечернего часа пик еще оставалось довольно много времени, так что путь домой Антон поместил в несколько хитрых кругов по тихим и поэтичным старым улочкам. Изредка они со Львом останавливались, чтобы сфотографироваться, а один раз Горячеву даже удалось сделать селфи прямо с байка в долгом ожидании зеленого света на перекрестке. Чуть позже этими снимками ожил общий чат, и Лев в своем новом образе собрал буквально все овации. А еще позже Антон засыпал в горячих объятиях с мыслью, что это первая за долгое время ночь, во тьме которой не скрывались никакие кошмары. Возможно, потому что он слишком устал за день. Но Горячев бы с самим дьяволом поторговался — лишь бы мгновение остановилось и полное прежней неопределенности завтра никогда не наступило.

3-4.06. Ночь. Нострадамус

— Я за эти пару месяцев морально утомился. Моя творческая натура требует успокоения и релакса. Горячев, вот серьезно, чтобы я еще хоть раз куда тебя отправил или вообще рот открыл! — ругался Влад.

Антон с друзьями всегда был на связи, но собраться по-домашнему, посекретничать вволю, как раньше, не выходило уже давно. А тут у Влада уехали соседи, кроме Ромы, и рабочие для Льва вечер-ночь с субботы на воскресенье Горячев решил провести в знаменитой квартире-студии. Правда, спокойно это сделать не выходило. Вовин чувствовал страшную причастность к сложившейся ситуации, а потому не прекращал оправдываться, особенно под утро, когда они с Антоном остались наедине:

— Вот дохрена человек просто подрочили, — Влад тут же извинился за упоминание, — и ушли, а Горячев что? Остался, влюбился, влип в какую-то сомнительную историю с финансовыми играми! Ты всегда был таким, Антон.

— В смысле всегда? — возмутился тот. — Да я, можно сказать, вообще проблем не создавал никогда! Приключений на пятую точку не искал! В отличие от тебя.

— У меня все мои приключения заканчиваются хорошо. Хорошо, понимаешь? Или ты хочешь, чтобы я тебе припомнил? — Влад засверкал глазами сродни настоящему адвокату дьявола, не позволяя даже усомниться в том, насколько качественные аргументы в пользу своей правоты он может привести. Но Вовин быстро стух, а на его лице появились тревожные нотки. — У меня ощущение, что я виноват. Не знаю, настолько дурные эти месяцы, что я… Я не знаю. Только твоей мачехи не хватает на пороге дома! И все, я бы мог сказать, что все ебанутое произошло!

Горячев вздохнул, однако сменил осуждение и скепсис, которыми отвечал на жуткие пророчества, на самую добрую улыбку из своего арсенала. Беспокойство Влада срывало хрупкую корочку душевного равновесия с едва подсохшей раны, но обижать друга Антон не хотел.

— Вовин, ну в чем ты можешь быть виноват?.. В том, что я остался и влюбился? Так тут совсем не в тебе дело. В том, что Богдановым с приемным родителем не повезло сильнее, чем мне? Тем более… Слушай, я сам не ожидал… Сам представить не мог, что так получится, — Антон сделал паузу и задумчиво зажевал губу. Быстро пронесшиеся по нервам воспоминания разбередили душу подобно щекотке. Горячев мгновенно стряхнул с себя это ощущение, чтобы не показать лишних переживаний — зато дал волю целительной радости обретения, которая все это время поддерживала его самого. — Ну а если ты у нас неожиданно записался в нострадамусы, то я должен тебя скорее благодарить. Ты что, думаешь, я из вежливости ни разу не жаловался на все это?.. — он криво усмехнулся и на секунду потупил взгляд в темный экран смартфона, который все это время лежал рядом на случай звонков или сообщений. — Просто это все не «ебануто», Вовин, это так выглядит мое «заебись». Ну да, с нюансами… Уж как получилось. Разве что в появление мачехи я верю как-то слабо. По-моему, это уже халтура, а не предсказание! Так что не вали в кучу.

Вовин было встряхнулся и улыбнулся в ответ на Антоновы рассуждения, но неуместная пауза легла на плечи тяжелым и холодным одеялом. Маленькая кухня, по-современному пустая и по-хозяйски ненадежная, помрачнела, как и сам Влад. Медленно перекатывались за окном низкие тучи, царапала небо листва клена. На кухне у друга Антон мог себе позволить не скрывать хотя бы часть той тревоги, которая беспрестанно ползала поблизости, будто паук. Зазеваешься — нырнет под воротник… Вот Горячев и пропустил шумный нервный выдох. Он поежился и надолго замолчал.