Смертельно опасны - Антология

– Если хотите знать правду, – сказала Лили Романо, выходя со мной из здания после полудня, – она, похоже, боится ваших ежедневных визитов. Она думает, что, может быть, умирает, а врач не хочет ей об этом говорить.

– Серьезно? – Я была в шоке. – Мне и в голову такое не приходило. Глория ничего не говорила об этом.

Лили Романо пожала плечами:

– Она не знает. Пациенты не всё и не всегда говорят своим родным. Иногда им легче довериться кому-то, кто не настолько близок, особенно когда…

– Когда?.. – после короткой паузы попыталась я вернуться к теме разговора.

Она вздрогнула:

– Когда речь заходит о чем-то, что их семья, как им кажется, воспримет как глупость или паранойю.

Или когда семья не принимает их всерьез, – подумала я, тоже вздрогнув.

– И часто моя мать доверяется вам? – Вопрос явно заставил ее почувствовать неловкость, и поэтому я быстро продолжила: – Забудьте о том, что я спросила, это не важно. Как ваша головная боль?

На какой-то момент она была озадачена.

– О, да, прекрасно, у меня уже давно ее не случалось.

Я могла бы упомянуть о найденной мной в подошве кроссовки таблетке, просто на удачу, но мы как раз подходили к выходу, и она всем своим видом демонстрировала, что ей-пора-возвращаться-к‑работе. Я сделала ментальную пометку: позднее поговорить с Глорией о возможных тревогах мамы. Но день оказался занятым; Глорию подбросила домой одна из сиделок, так что мне пришлось ехать за продуктами, и где-то между гастрономическим отделом и вечным выбором между пластиковым и бумажным пакетами утомление выдуло все ментальные пометки, прилепленные мной на дверцу моего ментального холодильника.

Только гораздо позднее, ночью другого дня, после нескольких часов за компьютером, воспоминание об этом вернулось ко мне. Моя рабочая этика убеждала меня, что это может обождать, а мой внутренний канительщик настаивал, что это прекрасная возможность. С последним я согласилась.

Я открыла дверь и увидела, что у порога стоит Глория с поднятой рукой, готовая постучать.

– Извини, я знаю, что тебе нельзя мешать…

– Все в порядке, – сказала я. – Думаю, на сегодня с меня достаточно. В чем дело?

– У меня дилемма, – сказала она с озабоченным лицом, – и мне нужен совет.

– Я принесу «Шираз», а ты уступишь мне место на диване.

– Ты решишь, что это глупость, – сказала она, пока я наливала вино в ее бокал.

– С этим делом сейчас эпидемия. Не бери в голову, – добавила я, заметив ее озадаченный взгляд. – Просто рассказывай. Мы решим, глупость это или нет, позднее.

Она колебалась, неуверенно поглядывая на меня. Потом сделала глубокий вдох:

– О’кей. В Брайтсайде есть определенные вещи – то есть определенные правила, которым должны подчиняться все, в любой ситуации, под угрозой увольнения. Даже медсестры. Даже уборщики. Даже садовники.

Я кивнула.

– Железные правила, и если ты видишь, что их нарушили, – она скривилась, произнося последнее слово, – то должна сообщить об этом. Но это, типа, – она закатила глаза, – кому охота быть стукачом? Я в том смысле, что если бы я увидела, как кто-то причиняет боль пациенту, то орала бы во всю глотку. Но…

– Ты что-то видела? – мягко спросила я.

Она кивнула:

– Это одно из таких дел, которые, если ты осторожна, сходят тебе с рук. Наверное, каждый проделывал подобное хотя бы раз, но за это увольняют с ходу, даже если ничего плохого не случилось.

Я покачала головой:

– И что же это за невероятно дурной поступок?

– Иметь при себе неутвержденные регламентом лекарства во время твоей смены. – Она нахмурилась. – Я думала, что говорила тебе об этом. Нам нельзя носить даже аспирин в кармане.

– Почему нельзя? – спросила я.

– Потому что это опасно для обитателей пансионата.

– Только если они заберутся тебе в карман, – сказала я с легким смешком.

– Никого не волнует. – Глория мотнула головой. – Тотальный запрет. Единственный способ быть абсолютно уверенным, что пациент не примет то, что не должен принимать, сделать так, чтобы при нас вообще ничего не было.

– Это жестче, чем в больнице, разве нет? – сказала я, размышляя вслух.

– Понятия не имею. Да оно и не важно – это их правила.

– Так что ты увидела кого-то… – Я оборвала фразу, уже зная, кто это мог быть.

– Лили Романо, – сказала она со скорбным вздохом. – Поймала на горячем. Я даже не могла сделать вид, что ничего не видела. Она обходила палаты с кувшинами с водой…

Я подняла руку.

– Я была там, сестренка.

– О чем ты говоришь? – спросила она, снова включая режим сомнения и готовясь мгновенно рассердиться.

– Я тоже прихватила Лили Романо с таблетками, – сказала я печально. Я вкратце рассказала сестре о той встрече в маминой комнате, добавив: – Я не помню, говорила ли ты мне об этом правиле «никаких лекарств»? Если и говорила, то в тот день я забыла об этом.

– Она умоляла тебя никому не говорить? – спросила Глория прежним расстроенным тоном.

– Да, но не об этом. – И я рассказала ей все остальное.

– Это странно. С чего бы ей просить тебя промолчать о том, что она меняла постель, но не о таблетках?

На мгновение я задумалась.

– Потому что она поняла, что я не знаю это правило, и не хотела меня просвещать на сей счет. Заставила меня думать, что я просто выручаю ее в неловкой ситуации, что было умно. По-настоящему умно.

– Она шла на серьезный риск, – сказала Глория.

Я помотала головой:

– Ведь я не сказала даже тебе, не так ли?

Глория снова вздохнула:

– Она повела меня к своему шкафчику, и я смотрела, как она кладет таблетки в свою сумочку, все время умоляя меня никому не говорить и обещая никогда больше этого не делать. Мне было ее жалко: кластерная головная боль – просто убийца…

– Да, мне она тоже это сказала, – отреагировала я. – Но когда я спросила ее сегодня о ее самочувствии, она ответила, что в последнее время болей нет. – Я принесла таблетку из комнаты. – Эта прилипла к моей подошве, – пояснила я, протягивая таблетку Глории на кончике пальца. – Ты видела такие же?

– Самих таблеток я не видела, только пластиковый контейнер, – сказала она, беря принесенную мной таблетку большим и указательным пальцами. – Это не таблетка от головной боли. Это метилфенидат.

Я нахмурилась:

– Это тот мет, который в метамфетамине?

– Метилфенидат, который риталин, – сказала она. – Ну знаешь, СДВГ?[107] Нет, не знаешь. Прости, что я скажу это, Вэл, но ты слишком стара. Ты выросла до того, как яйцеголовые принялись излечивать детей от детства. Минимум половина детей, с которыми я ходила в школу, постоянно глотали риталин, или адерол, или что-то еще.

Я была в ужасе.

– И мама с папой…

– О, черт, нет. – Глория рассмеялась. – Но многие школьники дополняли карманные деньги, полученные от родителей, тем, что продавали все, что им было не нужно, детям, у которых рецепта не было. Они покупали эту дрянь, чтобы сбросить вес или зубрить всю ночь перед экзаменом, и я даже слышала, что один шестиклассник снабжал этими таблетками пару учителей. – Она нахмурилась. – Но их никогда не пьют от головной боли. Они тебя наградят головной болью.

– Ладно, укажем на очевидное: Лили Романо не школьница. Зачем ей их принимать? – спросила я.

– Взрослый синдром СДВГ, полагаю?

– Не парься. Думаю, нам лучше поехать назад в пансионат и поговорить с дежурными сестрами.

Глория поймала меня за руку, когда я уже вставала.

– О’кей, но что мы им скажем?

– Начнем с того, что нам известно, и дадим им додумывать остальное.

Глория была удивлена не меньше моего, когда мы обнаружили Джилл Франклин во главе ночной смены. Я подумала, что это логично: незаметна, но достаточно компетентна для того, чтобы все могли спать спокойно. Джилл Франклин, увидев нас, была поражена еще больше. Мы шли по главному коридору жилого отделения по направлению к сестринскому посту, когда дверь слева открылась внезапно, но очень тихо, и она вышла в полутемный коридор. Она была к нам спиной, но я узнала ее силуэт и осанку балерины. Она остановилась – по-прежнему спиной к нам. Мы с Глорией замерли на месте и посмотрели друг на друга. Я пожала плечами и прокашлялась.

Джилл Франклин резко крутнулась и щелкнула кнопкой фонарика, ослепив нас обеих.

– Обожемой!

Она произнесла это резким шепотом. Фонарь погас, оставив нас с Глорией по-прежнему ослепшими, а Джилл шла по направлению к нам, и ее обувь издавала негромкий звук: «скрип-скрип-скрип».

– Что вы обе делаете здесь в такое время? Должно быть, уже за полночь. Вы что, с ума сошли?

– На какой вопрос отвечать сначала? – Я нервно рассмеялась, и Джилл Франклин шикнула на меня. Она повела нас вдоль по коридору к сестринской станции, – как я было подумала, – но прежде чем мы дошли до нее, втолкнула нас в открытую справа дверь, торопливо – и с силой, которой я никак не ожидала от ее тоненьких ручек балерины. Глория, похоже, была огорошена не меньше моего; она потирала плечо.