Порох из драконьих костей - Владимир Аренев

Иногда ей даже становилось интересно: всё, чем она заполняет память последние месяцы, — после выпускных и вступительных куда денется-то? Неужели эти синусы-косинусы, трубкозубые, молярности и глухие согласные так и будут громоздиться в голове, словно ненужный хлам, о который всё время спотыкаешься? Ну кому, скажите, в обычной жизни пригодятся знания об орбитах электронов или строении митохондрий?

Хотя если такова цена за то, чтобы убраться из Нижнего, — Марта согласна её платить, ещё как!

Отец вернулся к вечеру, перед ужином. Был живей обычного: ел с аппетитом, отпустил несколько шуток, с интересом следил за новостями. Последнему Марта даже удивилась: наверное, отвык на заработках, чем иначе объяснишь.

Ночью опять слышала скрипы и вскрики, но сквозь полудрёму. А может, это ей и вовсе примерещилось, мало ли. Да и не моё это, сказала она себе, дело.

В четверг Элиза снова выдала ей пирог, но когда Марта потянулась за вторым куском, — покачала головой:

— Остальное для отца. Ему нужнее.

Больше ни слова сказано не было, Марта просто кивнула и подчинилась. Она сняла форму с сушилки, свернув, припрятала на дне ещё одну сумку, чтобы богатырям было в чём кости тащить, — и поспешила на уроки. Четверг пролетел незаметно, особенно порадовала алгебра: Пансырь снова ввёл дополнительные задачки из учебника Пола-Шостака, Марте они всегда нравились.

После седьмого урока Марта сразу рванула на остановку, чтобы успеть в Инкубатор, а богатыри остались выполнять свою часть плана.

Инкубатор был от школы недалеко, при хорошей погоде Марта пешком ходила. Построили его три века назад — как городской особняк графа Лодовико Синистари, известного путешественника, поэта, музыканта и философа. Но знаменит граф был отнюдь не благодаря стишкам или там путевым запискам. Прославился он неожиданным сочетанием двух черт характера: любвеобильности и добропорядочности. Попросту говоря, Лодовико Синистари был честным бабником. И когда очередная его пассия приносила к дверям особняка очередной орущий свёрток, граф не делал морду кирпичом. Он принимал всех и воспитывал как родных детей, хоть и незаконнорожденных.

Была там ещё какая-то запутанная история, связанная с взаимоотношениями между Синистари и тогдашним драконом, но её подробностями Марта не интересовалась. Может, раньше графский особняк и выглядел таинственно или там интригующе, а сейчас он мало чем отличался от других зданий в этом районе. Облупившиеся стены, потрескавшиеся ступени, на доске объявлений подгнившая бумажная шелуха, тянешь изо всех сил входную дверь, втискиваешься в фойе, моргаешь, чтобы глаза привыкли к полумраку. Пахнет пылью, старым клеем, кожзаменителем. Где-то на втором-третьем этажах — топот по скрипучему паркету, приглушённый смех.

Иногда она думала, что ночью здесь ничего не меняется: те же полумрак, запахи, и даже смех с топотом — те же. В привидения Марта не верила, но если бы существовали — вот где они поселились бы: духи детей, которым, вопреки всей здешней тошнотворности, было в этом доме хорошо.

Она поздоровалась с вахтёром, дедушкой Алимом, и двинула вверх, сразу в «редакционную». По четвергам и субботам Марта отвечала за редов, или — как они сами себя называли, — вредов. Вреды ходили в кружок юных репортёров, и пару раз в месяц выпускали под чутким руководством Штоца стенгазету «Клубок и когти».

Правило было простое: никакого интернета. Тексты они должны сочинять сами, картинки — находить и вырезать из старых журналов и газет. Марта считала, что это пустая трата времени: ну в какой редакции сейчас так работают? Но ей хватало ума не лезть к Штоцу со своими советами, она же не учит по вторникам господина Булыклея, как дети должны приглядывать за кроликами и цыплятами.

Да и вредам, в общем-то, нравилось. Когда тебе лет двенадцать-тринадцать, смотришь на мир чуть попроще, Мартам им даже завидовала.

Сегодня у них появился новичок, она поняла это, едва вошла в класс. Вреды развернули на полу лист ватмана и размечали под статьи. Новичок — плотно сбитый, хмурый, щекастый — стоял у окна и делал вид, что особенно-то ничем таким не интересуется. Следил за ними исподтишка.

Хомяк, поняла Марта, его назовут Хомяком, это уж как дважды два.

У всех вредов были прозвища, они по именам друг к дружке вообще не обращались, разве только к новичкам. Если бы не Штоц, Марта и не узнала бы, как их зовут. Для вредов прозвища означали принадлежность к особой касте, газетчики, по их мнению, именно так и разговаривали: «Слушай, Жук, нам нужна ещё одна фотка», «Сократи пару строк, Белка, иначе не влезет». Они произносили всё это с невероятной серьёзностью, но Марте даже в голову не пришло бы над ними насмехаться. Игра? Да, игра — во взрослых, причём в тех, которых не существует. В идеальных. В «таких не бывает».

Марта завидовала им, чего уж. По-доброму, но завидовала.

— Привет! — сказала она. — Господин Штоц ещё не приходил?

— Ему надо позвонить, — откликнулась, не поднимая головы, Белка. Девочка что-то вычерчивала на ватмане, в самом его углу. Сдвинула брови, кончик языка высунула от усердия.

— Что у нас на сегодня?

— Заканчиваем со статьями и начинаем сборку. — Жук, главный вред, поправил очки и прищёлкнул ножницами. — Даже и начали уже. А это, — добавил он со странными нотками в голосе, — Пауль. Он наш новенький.

— Привет, Пауль! — улыбнулась Марта. — Они тебя уже пристроили куда-нибудь?

— Никуда меня не надо пристраивать, — заявил новенький. Он сложил руки на груди и зыркнул на Марту снизу вверх. Глаза у него были покрасневшие, губы потрескавшиеся, ладони в царапинах, но не свежих, а почти заживших. Царапины Марте очень не понравились. — Я жду.

— Он знаете какой талантище! — с гордостью сообщил Хобот. — Сейчас господин Штоц придёт, он вам покажет! Ну… в смысле — работы его. В смысле — Пауля.

— Ты набирай, Хобот, набирай, — напомнил Жук. — Время же.

Хобот кивнул и уткнулся в компьютер. С клавиатурой он управлялся — словно музыкант с каким-нибудь пианино. Всё, что ребятами писалось, Хобот приводил в читабельный вид и распечатывал под заданные размеры — чтоб уместилось на ватмане. Это была целая наука, Марта даже не пыталась в неё вникать. От неё, впрочем, и не требовалось: Марта играла здесь роль скорее советчицы по всяким общим вопросам, доверенного лица при Штоце, который был для вредов слишком взрослым и странным.

Сам Штоц и не скрывал, в чём тут его интерес: «Ты, Баумгертнер, — говорил он, — прирождённый педагог. И просто так отказываться от своего таланта… это никогда добром не кончается, поверь мне. Может, ты ещё сомневаешься, поэтому и хочу, чтобы поработала в Инкубаторе. Попробовала и поняла, твоё это или нет».

Штоц был чудной, вот он-то — Марта не сомневалась — настоящий педагог. Ему хватает времени и терпения возиться с каждым безнадёжным двоечником, с каждым лентяем и вруном. Это Штоц специально собирает макулатуру, чтобы потом накануне сбора отдать какому-нибудь нерадивому Артурчику. Это Штоц семь лет назад подсадил весь класс… ну ладно, почти весь — на чтение приключенческих книжек. Это Штоц водил их в походы летом, упрашивал родителей Натана, чтобы те разрешили ему заниматься исторической реконструкцией; вот и Марту сюда пристроил.

А ей — что ж, ей такой никогда не стать, она даже пробовать не хотела, и в Инкубатор ходила просто ради денег.

Да что это за работа, если вдуматься: с утра до вечера с малышнёй, без личной жизни, без семьи, без ничего. За гроши.

Тут одно из двух: либо ни на что большее ты не способен, а значит, начнёшь беситься, ненавидеть всех вокруг, давить и топтать, и в это вложишь всю душу, сколько в тебе её бы ни было; либо работать станешь вполсилы, для галочки, втиснешься в толстенный панцирь из безразличия, а потом врастёшь в него, омертвеешь, так и будешь ходить — голем големом. В обоих случаях — лучше сдохнуть, чем так…

Конечно, существовал ещё третий вариант, доступный, правда, только Штоцу — быть Штоцем.

— Марта! — он распахнул дверь и вошёл, стремительный, с пачкой измятых листков в руке. — Ты уже здесь? С Паулем познакомилась? Погляди, каков талант! Я его едва отстоял! Господин Вакенродер был… хм… очень недоволен.

С чего бы, подумала Марта, директор школы был недоволен, если Пауль такой расталантливый талантище, что все в восторге?

Потом она посмотрела на листки, принесённые Штоцем, и поняла.

Особенно удалась талантливому Паулю Жаба. Он её изобразил в нескольких образах: на узкошеем цирковом велосипеде, потом в виде некой туземки с явно каннибальскими вкусами и посреди поля, с сачком в руках, в погоне за нажористыми, изрядно напуганными комарами. Досталось, впрочем, и остальным: Флипчак оказалась седобородой старицей с булавою в руке; училка младших классов, Розамунда Перелыга, в ковбойской шляпе пыталась укротить пару диких букв-иноходцев, а Виктор Вегнер с укоризной наблюдал за падающим из окна нерадивым школяром — элегантный, в костюме, с цилиндром и тростью, голова у изумрудноглазого была кошачьей, а клыки чуть выглядывали из-под верхней губы, и язычок по-кошачьи же розовел между ними.