Смерть - дорогое удовольствие - Лен Дейтон

– Моя нынешняя работа – научная деятельность, – объяснил Дэтт. – Моя клиника предназначена для того, чтобы исследовать образцы человеческого поведения. Признаюсь, я мог бы заработать больше денег в другом месте, у меня хорошая квалификация. Я аналитик. К тому же, хороший врач. Могу читать лекции по нескольким различным дисциплинам: по восточному искусству, по буддизму или даже по теории марксизма. Считаюсь авторитетом в области философии экзистенциализма, особенно в области экзистенциальной психологии, но работа, которой я занимаюсь сейчас, – именно та работа, которая принесет мне известность. Мысль о том, чтобы тебя помнили после твоей смерти, становится важной по мере того, как мы стареем. – Он бросил кости и продвинулся мимо «Старта». – Дайте мне мои двадцать тысяч франков, – сказал он.

– Чем вы занимаетесь в своей клинике? – Я собрал игрушечные деньги и передал ему. Он, пересчитав, сложил их в кучу.

– Людей ослепляет то, что в основе моих исследований лежит секс. Они не в состоянии видеть мою работу в истинном свете, потому что думают только о сексуальной деятельности. – Он вздохнул. – Полагаю, это естественно. Моя работа важна потому, что люди не в состоянии объективно рассмотреть этот предмет. А я могу. Поэтому я один из немногих людей, которым по силам руководить таким проектом.

– Вы анализируете сексуальную деятельность?

– Да, – кивнул Дэтт. – Никто не делает того, чего не хочет. Мы действительно нанимаем девушек, но большинство людей, которые приходят в дом, приходят туда парами и остаются там парами. Я куплю еще два дома.

– Те же самые пары?

– Не всегда, – ответил Дэтт. – Но об этом не следует сожалеть. Люди связаны умственно, и сексуальная деятельность является шифром, который поможет объяснить их проблемы. Вы не собираете ренту. – Он подтолкнул фишки ко мне.

– Вам не кажется, что вы пытаетесь обосновать обладание публичным домом?

– Пойдемте туда – и вы увидите, – пригласил Дэтт. Так или иначе, но вы причалите к моим отелям на улице Республики, это лишь вопрос времени. – Он сложил вместе карточки, обозначающие его собственность. – И тогда с вами покончено.

– Вы имеете в виду, что клиника работает и днем?

– Человек – существо, – сказал Дэтт, – уникальное в том смысле, что его сексуальный цикл продолжается неослабно от половой зрелости до смерти. – Он сложил карточку для игры.

Становилось все жарче. Именно такие дни дают толчок ревматизму и увеличивают Эйфелеву башню на шесть дюймов.

– Подождите немного, – попросил я. – Я поднимусь наверх и побреюсь. Подождете пять минут?

– Хорошо, – согласился Дэтт. – Но на самом деле в бритье нет надобности, вас не будут приглашать участвовать. – Он улыбнулся.

Я поспешил наверх, связной ждал меня в комнате.

– Они купили документы?

– Да, – сказал я и повторил ему свой разговор с мсье Дэттом.

– Вы хорошо это проделали, – похвалил он.

– Вы мой руководитель? – Я осторожно натянул кожу на лице и начал бриться.

– Нет. Они узнали о документах благодаря утечке информации.

– Допустим. Тогда кто автор утечки?

– Вы знаете, что я не имею права ответить, не следует даже спрашивать меня. Очень умно с их стороны было заглянуть сюда.

– Я сам рассказал, где спрятаны документы. Так вот, прежде я никогда не говорил, но теперь скажу: тот, кто мной руководит, знает о том, что делают эти люди, раньше, чем узнаю я. Это кто-то, стоящий совсем близко, кто-то из тех, кого я знаю. Перестаньте соваться в это дело, иначе ваша топорная работа все испортит.

– Ну, вы не совсем правы, – сказал связной. – Это не тот, кого вы знаете, вы его никогда не встречали. Откуда вы знаете, кто взял портфель?

– Вы лжете. Говорю вам, не суйтесь не в свое дело. Нингидрин окрашивает кожу. Руки Жана-Поля им ярко окрашены.

– В какой цвет?

– Скоро узнаете сами, – сказал я. – Здесь еще полно нингидрина.

– Очень забавно.

– Ну, кто вам велел совать свои толстые крестьянские пальцы в мои дела! – бушевал я. – Ладно, перестаньте возмущаться и послушайте внимательно: Дэтт сейчас берет меня с собой в клинику, следуйте за мной туда.

– Хорошо, – сказал связной без энтузиазма, вытирая руки большим носовым платком.

– Убедитесь в том, что через час я выйду.

– Что, по-вашему, мне надо сделать, если через час вы не выйдете? – спросил он.

– Черт меня побери, если я знаю, – сказал я. В фильмах никогда не задают таких вопросов. – Наверняка, что-нибудь предусмотрено на крайний случай?

– Нет. – Связной говорил очень тихо. – Боюсь, мне об этом ничего не известно. Я только составляю отчеты и отправляю их в Лондон дипломатической почтой. Иногда это занимает три дня.

– Ну, теперь будет срочное сообщение, – сказал я. – Что-то ведь должно быть заготовлено заранее на подобный случай. – Я сполоснул остатки мыла, расчесал волосы на пробор и поправил галстук.

– Я в любом случае последую за вами, – ободряюще сказал связной. – Сегодня чудесное утро для прогулки.

– Ладно, – ответил я, испытывая ощущение, что, если бы шел дождь, он остался бы в кафе. Я смазал лицо лосьоном и спустился вниз к мсье Дэтту. На огромной куче игрушечных денег он оставил чаевые официанту: один франк.

Все еще стояло лето. Тротуары были горячими, улицы пыльными, и транспортная полиция щеголяла в белых кителях и в темных очках. Всюду толпились туристы, причем двух видов: или бородатые, с бумажными пакетами и в выгоревших джинсах, или в соломенных шляпах, с фотокамерами и в хлопчатобумажных жакетах. Они сидели на лавочках и громко разговаривали. «Итак, он объяснил, что сотня новых франков заменяет десять тысяч старых франков, – говорил один. – И я ему ответил, что теперь, понимаю, почему французы сделали революцию». Другой турист возразил: «Но вы же не говорите на этом языке». Первый мужчина ответил: «Мне не нужно говорить на этом языке для того, чтобы понять, что имеет в виду официант».

Когда мы прошли, я оглянулся, чтобы взглянуть на них, и успел увидеть связного, вышагивающего примерно в тридцать ярдах позади нас.

– Понадобится еще пять лет, чтобы завершить мою работу, – сказал Дэтт. – Человеческий ум и человеческое тело – замечательные механизмы, но иногда они плохо соответствуют друг другу.

– Очень интересно. – Дэтта было легко поощрить.

– В настоящее время мои исследования связаны с регистрацией боли, или, точнее, волнения, вызванного кем-нибудь, утверждающим, что он испытывает неожиданную физическую боль. Вы, вероятно, помните стоны, записанные на магнитофон. Такой звук вызывает замечательные изменения в мозге человека, если его использовать в подходящей ситуации.

– Подходящей ситуацией является та камера пыток, как будто нарочно созданная для киносъемок, куда меня засунули после инъекций?

– Именно так, – кивнул Дэтт. – Вы правильно поняли. Даже если люди понимают, что это запись, и даже если мы говорим им, что девушка – актриса, даже в этом случае волнение, которое они испытывают, ослабевает не очень заметно. Занятно, правда?

– Очень, – согласился я.

Дома авеню Фош дрожал в утреннем мареве. Листья на деревьях перед домом плавно двигались, как будто стремились сохранить солнечный жар. Дверь открыл дворецкий, и мы вошли в холл. Мрамор был холодным, и изгиб лестницы сверкал в тех местах, где солнечные лучи попадали на дорогой ковер. Высоко вверху люстры едва слышно позвякивали от сквозняка, которым тянуло от открытой двери.

Единственным отчетливым звуком был стон девушки. Я узнал магнитофонную запись, которую упоминал Дэтт. На мгновение стоны стали громче, когда где-то на втором этаже открылась и закрылась дверь, расположенная недалеко от верхней площадки.

– Кто там наверху? – спросил Дэтт, передавая дворецкому зонтик и шляпу.

– Мсье Куан-тьен, – ответил дворецкий.

– Обаятельный парень, – сказал Дэтт. – Мажордом китайского посольства в Париже.

Где-то в доме на фортепьяно играли Листа, или, возможно, это была запись.

Я посмотрел в сторону второго этажа. Стоны продолжались, но звук их гасила дверь, которая теперь была закрыта. Неожиданно, двигаясь бесшумно, как фигура во сне, вдоль балкона второго этажа пробежала молодая девушка и двинулась вниз по лестнице, спотыкаясь и цепляясь за перила. Рот ее был открыт в беззвучном стоне, какой бывает только в кошмарах, на обнаженном теле выступали свежие пятна крови. Должно быть, ее ударили ножом двадцать или тридцать раз, и ручейки вытекающей крови образовали сложный узор, похожий на красное кружево. Я вспомнил стихотворение, которое читал мсье Куан-тьен: «Если это не полностью белая роза, она должна быть краснее цвета крови».

Никто не пошевелился, пока Дэтт не попытался схватить ее, но он действовал так медленно, что она без малейших усилий увернулась и выбежала в дверь. Теперь я узнал ее лицо. Это была Анни, модель, которую рисовал Бирд.