Чижик – пыжик - Александр Чернобровкин

Яра, а следом за ним и остальные, двинулся на меня.

Я кинул в него постельные принадлежности, которые держал в руках, и локтями разрядил обстановку слева и справа от себя. Из пизды торчат копыта — утонули два джигита. Я так легко вырубил их, что слишком понадеялся на себя и отошел от двери, которая прикрывала спину. То, что их было много, меня не пугало. Одновременно нападать могут лишь трое. Придется выдать несколько раз по три порции — всего-то дел. Но ребята оказались крепкие. Техники им не хватало, зато опыта — через край, а он в драке играет не последнюю роль. Еще я не учел, что будут бить не только кулаками, и когда получил сзади по бестолковке шваброй, не сразу понял, что это. На мгновение у меня в глазах выключился свет. Этого хватило, чтобы пропустил с пяток ударов. Я ушел в глухую защиту и принялся уклоняться, работая на интуиции. Когда изображение вернулось на экран, очень расплывчатое, и я врезал в подвернувшееся хайло, раздался грозный крик:

— Прекратить!

Не скажу, что я не обрадовался появлению отрядного. Я даже попробовал улыбнуться расквашенными губами.

— Из-за чего били? — спросил он меня.

И опять я не дал шее согнуться.

— Они — меня?! А может, я их?

Геращенко охуел от такой борзости. Он посмотрел на Яру, желая услышать опровержение моих слов.

Но тот подтвердил, вытирая кровь из свернутого мною носа:

— Мы его не трогали, сам напал.

— Из-за чего? — спросил отрядный, скорее всего, по инерции.

Все он отлично знал. Подозреваю, что голубоглазый шныренок отсюда сразу побежал к нему. И понимал, что без моей помощи наехать на пацанов он не может.

— Ни с хуя, — ответил Яра.

— Мне его рожа не понравилась, — сообщил я.

Отрядному пришлось принять эту версию.

— Пять суток, — впаял он мне.

Не каждому удается начать пребывание на зоне с шизо. Я не обижался на хитровыебанного хохла. Он давал мне время на обдумывание. Что меня ждет на зоне — я уже знал, а как избежать всего этого — он объяснил. Действительно, на одних кулаках долго не продержишься. Дождутся, когда засну, и забьют. Или пику в спину воткнут, и не узнаешь, кто. Надо было что-то придумать. Голод способствовал лучшей работе извилин. В карцере день дают полпайки, день — хлеб и воду. Ешь вода, пей вода, срать не будешь никогда. Подъем в шесть. Пристегнул шконку к стене, чтобы ни лечь, ни сесть не на что было, и забегал по цементной клетке в пять квадратов. Можешь посидеть на цементном полу, если геморроя в жизни не хватает, можешь на корточках — любимая поза зеков. Шестнадцать часов валяем дурака — с колокольни хуем машем, разгоняем облака. Отбой в десять. Сон при включенном свете.

Почти все шестнадцать часов я тренировался. До исступления. На удивление попкарям, которым мало было глазка, открывали кормушку, чтобы получше разглядеть. Делал я это без задней мысли, убивая время, а оказалось — готовил почву. Попкари сообщили отрядному о моих тренировках, тот — своим помощникам, а они раззвонили среди пацанов, что Студент готовится, кое-кого выебет и высушит. Яра и его кенты мастерили заточки. Я их понимаю: ждать мести — тягостное занятие.

Выйдя из шизо, я заметил того самого бестолковоглазого шныренка. Поставили на стреме. Он увидел меня и торопливо зашагал к бараку.

— Эй, малый, сюда! — приказал я.

Он делал вид, что не слышит.

— Малый, хуже будет!

Он остановился. Значит, меня боится больше, чем Яру, — хороший признак.

— Где они?

— В каптерке.

— Сколько их?

— Трое. Остальные ждут… меня.

— Пусть ждут, пойдешь со мной.

В каптерке играли за столом в склеенные из газет карты Яра, Боксер (действительно когда-то занимался боксом, но не долго) и Чиля, который просто любил драться. Он и продержался дольше всех. Добивать я их не стал, сел за стол, ожидая, когда очухаются.

Первым оклемался Чиля. Смотрел он на меня с восхищением. Потом он признается мне, что давно уже его не вырубали так быстро. Не меньше уважения было во взглядах Яры и Боксера. Все-таки пацаны — это пацаны, для них кулаки — самое главное.

— Ну, что — потолкуем спокойно? — предложил я. — Присаживайтесь.

Яра и Боксер сели напротив, а Чиля продолжал стоять, потому что четвертая табуретка была с моей стороны стола.

— Что будем делать: мириться или и дальше воевать на радость мусорам? Им на руку, когда блатные дерутся.

При слове блатные все трое посмотрели на меня, Яра даже оставил в покое нос, с которого вытирал кровь тыльной стороной ладони. Если я сейчас не докажу, что такой же блатной, как они, придется идти на поклон к отрядному. Не могли они отдать власть в отряде фраеру, студенту-интеллигенту.

— Есть кто-нибудь из Жлобограда?

— Ну, я, — ответил Чиля.

— А где жил?

Он назвал Нахаловку.

— Что-то я не встречал тебя там.

— И я тебя, — произнес он.

— Вэку знаешь?

— Скажешь! — подтвердил Чиля. — Он год назад — прошлым летом, да? — поднялся от нас на взросляк. Вот бы кто с тобой помахался!

— Мы с ним махались. На тренировках. А на улице напару били других.

— Я на Нахаловке всех знаю, — упрямо повторил Чиля.

— Разве я говорю, что жил там?! Я на Нахоловку в гости ходил. К Вэке, к Таньке Беззубой…

И тут на лбу Чили собралось столько морщин, сколько его мозгам не хватает извилин. Помучил он лоб и выдал с сомнением:

— А ты не Чижик-пыжик?

— Ну, наконец-то!

Он шлепнул себя по лбу ладонью, видимо, чтобы разровнять морщины:

— Бля! А я думаю, где тебя раньше видел?! Правда, я тогда совсем еще сопляком был…

Он и сейчас был сопляком, шестнадцатый шел, хотя выглядел не меньше, чем на восемнадцать. Но это не важно. Главное, что знал меня по воле как своего парня, кореша Вэки, который здесь сумел поставить себя.

— Тогда другой базар, — произнес Яра. Ему самому хотелось разобраться по мирному и не сплоховать, не показать, что испугался меня. — Надо это дело обмыть. Боксер, распорядись, чтобы чифирь подогнали. — Он развел руками. — Пока больше нечем угостить. Была водяра, как раз в тот день, когда ты…

В каптерку ввалилась вся его гвардия — захлопала пизда в ладоши, когда музыка ушла. Видимо, шныренок ожидал, что я разделаюсь с Ярой и сразу выйду. Я не появился — и он подстраховался. Шобла удивленно смотрела на своего вожака, который, улыбаясь, сидел со мной за столом.

— Он, оказывается, свой, — сообщил им Яра. — Кореш Вэки.

Еще минут через пять в каптерку влетел отрядный — шныренок подстраховался еще раз. Болячка теперь была у Геращенко на нижней губе. Он тупо уставился на кружки с чифирем. Едим-пьем вместе, значит, все свои, блатные. Отрядный перевел взгляд на меня, пытаясь сообразить, за какие такие заслуги братва приняла меня. Так и не скоцал. Потом ему настучат. Но это будет позже. А в тот момент он взял ближнюю кружку, понюхал, заранее зная, что это чифирь, приебаться не к чему, и рявкнул на полную свою громкость:

— А ну, марш на строевые занятия!

Утка сера в море села,А потом закрякала.Я миленку на хуй села,А потом заплакала.

Ира сидит боком ко мне, закручивает волосы узлом на затылке. Выбритая подмышка словно бы припорошена серой пылью. Тяжелая грудь с пожухшим соском колышется мягко, томно. Зато волосы на лобке торчат боевито, ищут, кого боднуть. Утром встанешь, сиськи набок, вся пизда взъерошена. Сейчас правда, не утро, а вторая половина дня, самое начало вечера. Ирина, почувствовав мой взгляд, поворачивается и спрашивает, наставив сиськи, как гранатометы:

— Поедем поужинаем?

Под глазами у нее темные, набрякшие полукружья, а веки красные и припухшие. Полукружья — это от ебли, а ревела — до того.

— Поедем, — отвечаю лениво.

— В наш ресторан?

— В ваш.

Особого желания сидеть в компании ее нудных и бестолковых приятелей у меня нет. Просто частично компенсирую ей ущерб. Полчаса назад я сломал у нее стерженек. Это опора, помогающая бабе стоять по жизни. Пока не встретит мужика, на котором с радостью повиснет. При условии, что он сломает этот стерженек. Баба будет защищаться до последнего, скорее даст себя изнасиловать. Бросят ее — с целым стерженьком выстоит, а со сломанным окажется в грязи: по рукам пойдет, запьет или сядет на иглу. Со временем перелом срастется и станет тверже, чем был, и еще труднее будет сломать. Но сделать это надо обязательно, иначе сломает тебя. И тогда тебе прийдется висеть на ней. Я висеть не умею. Мне нравится ломать бабе все, от целяка до стерженька. И даже прическу, хотя именно ее французы трогать не рекомендуют. Она и была поводом для ломки. Впрочем, повод не важен. Главное, чтобы ты был неправ, но заставил сделать по-своему. На полученную от меня капусту Ира сходила в парикмахерскую, где из нее сделали пародию на овцу. Когда не хватает извилин внутри, их делают снаружи. Хотел я у нее спросить: луку поела или так охуела?! И еще потребовала, чтобы я прыгал и визжал от восторга. Это разозлило меня не меньше, чем прическа.