Чижик – пыжик - Александр Чернобровкин

— Здесь колеса и дурь женатая, — передал он мне таблетки и смешанную с табаком анашу. — Подожди немного, терьяк приготовлю.

Обратная сторона закаливания — с трудом переносишь жару.

— Пойду перекинусь, — сказал я, возвращая ему сверток. — Спрячь пока, потом все вместе заберу.

За столом играли в очко. Банкир и последняя рука — каленые — работали в сцепке, обували остальных троих, играя на верняк. Чесали на низок. Банкир сажал лохов и отпускал подпаска, который снимал навар. Банк не рос, стучать и передавать колоду нельзя, игра будет продолжаться, пока не разденут сопляков. Иногда банкир ошибался: недоучили паренька. Когда он посадил подпаска и в банке оказалась мало-мальски интересная сумма, я решил сыграть с ним на характер.

— Кинь и мне, — сказал я, встав, как положено, под первую руку.

Дал он мне шестерку червей — не лучший вариант. Себе сдал девятку пик. Подрезал он вверх, значит, следующим идет лобатый, а за ним — король бубей, если этот бракодел не напортачил. Я изобразил на лице радость, будто получил именно лобатого. Последняя рука посигналил об этом банкиру. Тот и сам видел.

— На сколько? — спросил он.

— Банк без пятака, — заявил я с вызовом.

Срывать банк не хотел, потому что тогда бы колода перешла ко мне, а у меня не было ни времени, ни желания раздевать щенков.

Банкир красивым жестом кинул мне карту. Я положил ее на свою, поднес обе к носу и медленно высунул вверх. Так и есть — прокладка, король. На моем лице появилось разочарование, потом — сомнение: брать еще одну или нет? Убедившись, что банкир все разглядел, я решился:

— Еще.

Он небрежно кинул мне карту. Я перетасовываю свои, чтобы последняя оказался нижней, а шестерка верхней, и снова медленно открываю. Все правильно — туз, шестерка, король.

— Очко, — швыряю я карты на стол.

Пока я забираю деньги с банка, банкир тупо смотрит на шестерку, вместо которой должен быть второй туз. Я подмигнул ему правым глазом, и он понял, что наебали, правда, не догадался, как. Наебка — друг чекиста. И вора. Поймал — партия твоя, не поймал — иди под забором ямки рыть, пока играть не научишься.

— Ты куда? — наехал на меня подпасок, увидев, что я сваливаю с выигрышем. — У нас играют до последнего.

— Пусть идет, — остановил его банкир.

Сообразительный паренек, надо будет его запомнить.

— Как тебя кличут? — спросил я.

— Клещ.

Я кивнул головой, давая понять, что не забуду, и пошел в следующую комнату.

На диване сидели три девахи и два парня, Иры и третьего не было. Накачанный малолетка поднялся с дивана и загородил дверь в третью комнату. На тупой тыкве играла кумарная ухмылка, кулаки сжаты, а ноги раздвинуты, торгует яйцами.

— Низ-зя! — сообщил он мне, что в следующую комнату пускает только посвященных, а святит он сам.

— Да?! — удивился я и двинул ногой по яйцам.

— Ой-ей! — выдал жалобно мудозвон, согнувшись в три погибели.

Ой-ей — какие мы нежные! Не сыпь соль на хуй людям, не получишь по мудям. Я рубанул ладонью по шее, столкнув с дороги груду обмякших мышц, и вошел в третью комнату.

На развороченной двуспальной кровати Ирка молча отбивалась от воспитанника малолетки. Получалось у нее не очень здорово, трусов уже лишилась, они валялись на полу.

— Фью, братан! Мне кажется, я тебе не разрешал, — произнес я спокойно.

Он вскочил, красный и всклокоченный, с обшмаленными глазами, и сразу кинулся бодаться. Я врезал в бубен правой и левой, подправил ногой падающее тело. И сразу повернулся к двери. У порога столпились пятеро картежников и один с дивана. Я выхватил из кармана выкидыш. Черная эбонитовая рукоятка изображала пантеру с вытянутым хвостом. Лезвие длиной от кончика носа до кончика хвоста. Я нажал на кнопку и оно выскочило сбоку вперед. Хвост сразу поджался под брюхо, уменьшив рукоятку вдвое. Два щелчка слились и прозвучали, как выстрел из мелкашки. Я бы справился и без него, но тогда пришлось бы перебить всех корешей Чичерина. Нож — хорошее психологическое оружие, у многих сразу отбивает охоту нападать.

— Стоять, сявки, — предупредил я.

Носаком туфли я поддел и подбросил вверх порванные Иркины трусы. Поймал их левой рукой. Скользкий материал холодил руку. Посмотрев в глаза оклемавшемуся ебарю-неудачнику, я показал ему трусы. Хлестну ими по морде — и прощай блатная жизнь. Он закрыл глаза. Наверное, представил, что с ним будет дальше. Или петля, или тихая, незаметная жизнь где-нибудь очень далеко, где его никто не знает.

Я швырнул трусы Ире, которая поднялась с кровати и вознамерилась выдать насильнику на всю широту узкой женской души. Я с левой вернул ее на кровать. Немного перестарался, потому что со стены посыпалась штукатурка. В мужские разборки бабам встревать не положено. Как ни странно, Ирка не вырубилась, смотрела на меня охуело и никак не могла зареветь, дыхалку, видимо, отшибло.

— Пацаны, вы чо — оборзели?! — Чичерин растолкал малолеток и подлетел ко мне. — Вы на кого тянете — на вора в законе?! Кишки на пику намотаю, бакланы!

— Все в порядке, — успокоил я его.

Чичерин гордо хмыкнул: так и должно быть, не даром же ты авторитет!

Пацаны скоцали, что прокололись, сразу потеряли гонор. Один Клещ улыбался: его кинул вор — будет чем похвастать перед корешами.

— Мы же не знали… ты не предупредил…

— Не знали! — передразнил Чичерин. — Ко мне всякая шлоебень не ходит!

Тут он, конечно, загнул. Кого только в этой хате не бывает, особенно, когда хозяин сидит без денег.

— Ты начал, Куцый? — напал он на полового разбойника, поднимающегося с пола.

— Он свое получил, — сказал я и закрыл нож.

— Ух ты! — уставился на выкидыш Чичерин. — Ну-ка, светани!

Я еще раз с двойным щелчком выкинул лезвие.

— С зоны, — то ли спросил, то ли подтвердил он.

— Откуда ж еще?!

— Дай секану, — попросил Чичерин.

— Дарю, — сказал я, отдавая ему нож.

— Ты чо, братан, такую вещь!.. — возвращает мне нож, а у самого от желания владеть им глаза золотыми червонцами горят.

— Мы же с тобой однокрытники, — говорю я.

Семилетний мальчишка не обрадовался бы так щедро. А пацаны посмотрели на него без былого похуизма. Видать, так много им порожняка прогнал, что уже ничему не верили, а тут авторитет подтверждает, что сидел с Чичериным в одной камере в крытой.

— Ну, Барин, я теперь твой вечный должник! Что хочешь сделаю! — сообщил он и сразу поправился: — В пределах, конечно.

Куцый и Клещ что-то слышали обо мне, рассматривали с недоверием. Легендарная личность должна быть в годах и уж совсем не похожа на интеллигента. Ничего, встречают по одежке, провожают по кулакам. Провожали меня намного лучше, чем встретили. Чичерин с Клещом до калитки довели, где долго жали руку на прощанье. Первый, правда, больше внимания уделял ножу: откроет, закроет, так повернет, эдак. Чего там смотреть — дареному коню хуй не меряют!

Ира стояла чуть в стороне, ждала, когда распрощаемся. Ветер теребил подол платья, задувал под него, охлаждая пизденку, разгоряченную постельной баталией. Краснота вокруг правого глаза побурела, обещая вскорости посинеть. В машине села на заднее сидение и продержала рот закрытым.

Я выбрал дорогу, пролегающую мимо ее дома. Когда поравнялись с ним, Ира выскочила из машины и побежала к подъезду. Торопится подружке рассказать о необратимых изменениях во внешности. У меня сложилось впечатление, что бабам безразлично, как ты с ними обращаешься, лишь бы не однообразно, а еще лучше — позамысловатее, чтобы было чем похвастаться перед подружками. А то встретятся и обсмаковать нечего, разве что скуку. Да и не каждый день из-за них дерутся. То-то Галка позавидует!..

— Разнесу деревню хуемДо последнего венца!— Не пой, сынок, военных песен,Не расстраивай отца!

Маман встретила меня с зоны, как завшивевшего, даже прикоснуться боялась. После принятия ванны я был допущен к накрытому столы, чтобы в процессе потребления хавки выслушать наставления на путь истинный. По ее мнению я должен был избороздить на коленях все кабинеты университета и добиться восстановления; закончить его с красным дипломом; устроиться в какую-нибудь контору; упереться рогом и выбиться в людишки.

— …Твой папа так бы и сделал! — торжественно закончила она.

Милые родители, хуя не хотите ли?! Собирался я высказаться, но вспомнил, как поступал батя, когда жена доставала его. Посреди стола красовалась бутылка «Пшеничной». Я открыл ее, налил полный стакан, выпил залпом и налег на еду, как будто и не слышал кудахтанье по ту сторону стола. Судя по насупленному виду маман, проделал все правильно. Ел с завидным аппетитом, чем потешил ее. Насытившись, произнес твердо:

— Никакие университеты, никаких контор. Пусть дураки пашут.