Чижик – пыжик - Александр Чернобровкин

Отпав от Иришки, захотел есть, как будто неделю голодал. Она положила голову мне на грудь и сообщила:

— Зверем пахнешь. Сними, постираю.

— Сама снимай.

Она стащила, как гондон с хуя, с меня влажную от пота рубашку и пошла на кухню готовить завтрак. Я полежал немного и двинулся в ванную мыться и бриться. Когда вышел, на столе стояли две тарелки и сковородка жареной с мясом картошки. Видимо, с вечера приготовила, а теперь разогрела.

— Когда сессия заканчивается? — спросил я, садясь за стол.

— В конце июня, числа двадцать пятого.

— Досрочно можешь сдать?

— Могу. А зачем?

— Отдыхать поедем в Крым.

Она смогла не лопнуть от счастья. Отдышавшись, принялась раскладывать хавку по тарелкам: себе — немного картошки, а все остальное — мне. Кто ебет, тому и мясо.

На мосту лежит ливрея,Под мостом ебут еврея.Помогите кто-нибудь,Не то в доску заебут!

Мы с Вэкой попали на разные зоны. Его была немного севернее, но тоже не красная, на обоих блатные правили бал. Не первая была пизда хую, поэтому сразу попал в струю. Я выходил на рабочую зону, но не вкалывал, отсыпался, потому что ночи напролет резался в карты. Без денег не оставался, а с ними и на зоне жить можно. И тренировался каждый день. Отрабатываю каты у цеха, а гайдамаки — косоглазые чучмеки — стояли в сторонке и смотрели. Вид спорта-то ихний, восточный. У них мастера моего класса в большом почете. Соответственно и ко мне относились, если просил письмецо на волю отправить. Правда, я не злоупотреблял их добротой.

С полгода я оттянул, когда случилось кое-что, сделавшее мою жизнь еще лучше. Я отсыпался за печью для закаливания рессор. Место теплое и в тот момент тихое, потому что печь простаивала. Разбудил меня шум работающей форсунки. Кто-то зажег следующую, третью… Они загудели, как самолет на взлете. Я полез из-за печки, чтобы перебраться в более спокойное место.

Трое зеков привязывали к ленте конвейера, похожего на танковую гусеницу, четвертого — еврея Шлему, а пятый разжигал форсунки. Жидовская морда была покрыта такими крупными каплями пота и слез, каких я сроду не видел. Из губастой пасти торчал ком стекловаты. На зоне не принято лезть в чужие дела. Спросили — ответил, нет — промолчал Чем меньше знаешь, тем дольше проживешь. Я нарушил эту заповедь, пожалев моржа.

— За что вы его? — спросил я Пегу, глуповатого амбала, гоп-стопника.

Он промычал что-то невразумительное. Я посмотрел на его кореша Филю, такого же бестолкового, но хитроватого. Он мне как-то продул солидную, по зековским меркам, сумму, и я отсрочил долг, разрешил по частям вернуть.

— Химку хуевую подсунул, — перевел он речь кореша, проверяя, надежно ли привязал левую ногу, и принялся за правую. — Пега язык заглотил, заточкой выковыривали.

Теперь понятно, почему он мычит. От плохой химки во время прихода язык может чуть ли не в желудок провалиться, из-за этого и дохнет большинство наркомов. Шлеме до выхода оставалась неделя. Жадность и сгубила фраера. Все выгадывает — в пизду нырнет, из жопы выглядывает. И сел из-за этого. Открыл он подпольный винзаводик, но не захотел делиться и отгреб срок да еще и строгача, хотя шел по первому разу. Это же как надо было судью попросить?! Теперь и на зоне пришло время расплачиваться. Шлема вертел головой, стараясь увидеть, что ждет его впереди. Кроме пламени там ничего не было. Даже если ленту запустят на самую быструю скорость, до противоположного конца доедет лишь кучка пепла. Шлема отворачивался, закрывал глаза, а на лице появлялась новая россыпь капель величиной с мелкую сливу. Он пытался что-то сказать, но из набитого стекловатой рта доносились еще менее вразумительные звуки, чем из Пегиного. И я пожалел курносого.

— Сожжете его, а кто мне долг вернет? Я же отстегнул ему на… — я замялся, будто не хотел говорить, что мне должен был подогнать Шлема.

— Это твои проблемы, братан, — сказал Филя, закончив привязывать правую ногу. — Бери с него, что хочешь, пока он не поехал на прогулку!

Шлема задергался энергичнее, всем своим видом показывая мне, как много заплатит, если спасу.

— Может, уступите его за химку? — предложил я.

Четверо палачей забыли о жертве.

— Сколько дашь?

— Каждому по полтора куба будет.

— Когда?

— Да прям сейчас.

Четверка переглянулась. Сжечь Шлему они и завтра успеют, никуда он нахуй не денется. Да и мокрухой вязаться не очень хотелось. Пега яростно задергал головой и замычал. Филя перевел его пламенную речь:

— Неси.

Я нырнул за печь, достал из нычки пузырек с темно-коричневой жидкостью. Хорошая была нычка, но больше ею не попользуешься, Филя найдет и будет регулярно проверять. Он посмотрел пузырек на свет, зачем-то понюхал пробку.

— А если и эта говно?

— Тогда я сам привяжу к ленте и Шлему, и того, кто мне ее проиграл, — пообещал я.

Они пошли колоться и не вернулись. Химка была что надо. Я сначала потушил форсунки, чтобы Шлема получше проникся свалившимся на него счастьем, а только потом отвязал его. Воняло от моржа, как от общественного жидовского сортира. Выплюнув стекловату, он прошепелявил картаво:

— Расплачусь, бля буду! Не пожалеешь!

Помнил он обещание, пока давал его. Не получил я ни химки, ни денег, а хуй через плечо вместо автомата и пизду в карман — по блату. Надоело мне играть с ним в обещанку, поймал Шлему на параше. Где сгреб, там и въеб. Деньги он все равно не отдал, но перекинул мне пассажира — вольнонаемного, который за плату таскал с воли, что закажешь.

Сперва я только для себя заказывал: водочка, чаек, колбаса… Вскоре подошел ко мне мужик, делавший классные шкатулки, и попросил:

— Нужен лак бесцветный. Две бутылки.

У него встало производство, нечего было продавать пастухам и вольнонаемным, которые неплохо наваривали на его шкатулках. Пассажир запросил за две бутылки нож-выкидыш. Я потребовал с мужика два. Второй оставил себе на память о начале совсем хорошей жизни.

Субботней ночью у прудаМужики вафлят жида.Сосет и не брезгуетХуев необрезанных!

Шлема оставил мне свой домашний адрес, пригласил в гости, как откинусь. Я заглянул и заодно сдал ему барахло, прихваченное в хате неподалеку. Он стал моим барыгой, наводчиком и банкиром. Обращался я с жидом, как они с русскими, — стриг и презирал. Ярые антисемиты получаются из тех, в ком есть еврейская кровь. Сильнее всех ненавидит жида другой жид. Меня и Шлему устраивали такие отношения. Вор я был фартовый, нажился он на мне неплохо. Торговаться, правда, любил, хотя знал, что прошу я в меру и цену не снижаю. И у меня голова не болела, когда вновь залетел. Шлема исправно подогревал меня моими деньгами в крытой и на зоне.

Сегодня он позвонил мне, забил стрелку. Судя по чрезмерной картавости, у него крупные неприятности. Наверное, опять его бог попутал. Фраер и в яслях на сук напорется.

В назначенное время я приехал в кооперативное кафе «Светлана», принадлежавшее Шлеме. Назвал так в честь дочки. У жидов два слабых места — жизнь и дети. Если бы не эти два ограничителя жадности, давно бы исчезли с лица земли. Когда я последний раз видел его дочку несколько лет назад, светлого в ней, кроме души и платьица, ничего не было. Обычная еврейская девочка, чистая, как мытая посуда, и умная, как целый том Талмуда. Имя ей дала мама — типичная хохлушка — крупная круглая румянощекая блондинка, спокойная, как сытый удав. Шебутной, худой и мелкий муж терялся где-то в районе складок ее широкой разноцветной юбки, поверх которой был белый фартук в красных петухах. Понимаю, что в ней нашел Шлема — объемность, стабильность и домашний уют, а что она нашла в нем, плюгавом, — для меня загадка. Впрочем, умный ищет дурака, честный ищет мудака, ебарь ищет целяка и т. д…

К кафе примыкала авторемонтная мастерская. Шлема машины не имел и водить не умел, но на зоне ему привили любовь к автозапчастям, особенно к рессорам. Я остановился возле двери, над которой на покрашенной в темно-серый цвет стене корявыми белыми буквами были написано «ШИНОМОНТАЖ».

Вышел мужичок лет пятидесяти в замызганной одежде и спросил:

— Что надо?

— Заднее правое по пизде пошло, спускает все время.

— В конторе оформи, — показал он на соседнюю дверь, над которой так же коряво намалевали «ДИРЕКЦИЯ».

— Обойдемся, — сказал я и протянул ему ключи и деньги, двойной тариф. — Закончишь, подгони к двери кафе, я у Шлемы буду.

Мужичок понял, что я не проверяющий, быстро засуетился возле моей тачки, а я пошел в кафе. Можно было и на дурняк отремонтировать машину, но я хорошо знал психологию таких мужичков. Теперь я для него первый человек, в отличии от мусора, который норовит у него из кармана вытащить. Придет этот мусор плести лапти на меня, а мужичок ничего толкового ему не скажет и сразу предупредит меня.